Перспективы системы – государства и международные сети
Д-р Граем Херд, профессор Центра им. Маршалла
BСША существует согласие между двумя партиями относительно того, что самую серьезную угрозу Соединенным Штатам в долгосрочной перспективе представляет именно Китай, поскольку в США пришли к пониманию того, что цена принятия национальных интересов и идеологии Китая будет выше плюсов от сотрудничества с ним. К 2015-2016 гг. стало очевидным, что США переоценили свои возможности заставить Китай соблюдать базовые международные правила (определенные Западом). Они также недооценили жизнестойкость, предприимчивость и безжалостность Коммунистической партии Китая (КПК) в преумножении своего богатства, сохранении своей монополии на власть, в способности избегать жестких мер противодействия со стороны Запада и в восстановлении своего статуса действительно мировой державы. Вместо того, чтобы провести реформы и стать открытой страной, Китай провел реформы и закрылся.
При президенте Си Цзиньпине КПК создала еще более персоналистический, авторитарный, репрессивный, милитаристский и националистический режим. Китай – это партийное государство с административно-командной, централизованной, экстрактивной и деспотичной системой (приватизированного олигархического капитализма). Нечестная торговая практика, несоблюдения правил и обоюдной выгоды при доступе к рынкам, хищение интеллектуальной собственности, принудительная локализация данных и раскрытие источников и кодов считаются в КПК преимуществами, которыми Китай должен пользоваться в мировой конкуренции. Китайская модель управления характеризуется авторитарными нормами, основанными на передовых технологических алгоритмах. Это полицейское государство ленинского типа, практикующее «общественно-кредитную систему» и «общественное управление», подкрепленные Законом о национальной разведке (2018 г.), Законом о кибербезопасности (2018 г.) и Законом о национальной безопасности (2015 г.). И эта ущербная модель управления может экспортироваться в другие страны.
Еще в 2013 г. КПК под руководством Си Цзиньпина на 3-м пленуме XVIII-го съезда выпустила «Коммюнике о нынешнем положении дел в идеологической сфере», известное как «Документ 9». Позднее произошла утечка этого документа. Он предупреждал партию о необходимости борьбы с семью политическими «угрозами», такими как конституционализм, гражданское общество, «нигилистский» подход к истории, «универсальные ценности» и продвижение «западных представлений о СМИ». В конечном итоге, демократические институты, права человека, верховенство закона, независимая журналистика и «универсальные ценности» представляют угрозу для самого существования КПК. Китай использует «стратегию Троянского коня», поддерживая нынешнюю международную систему с тем, чтобы занять гегемонистское положение и продвинуть вперед китайскую модель правления («сделать китайскую модель правления моделью правления ООН»).
Осознав это стратегическое направление, в котором движется Китай, американские оценки угроз и рисков трансформировались кардинальным образом. В Стратегии национальной безопасности США (СНБ), принятой в декабре 2017 г., указывается, что «США должны удерживать преимущества» и сохранять «сочетание возможностей на достаточном уровне, чтобы не допустить успех противника». СНБ США и принятая в 2018 г. Стратегия национальной обороны сосредоточены на отдельных государствах, главным образом «на Китае, а не на России». Эти документы утверждают правило нулевой суммы в конкуренции мировых великих держав за перестройку отношений, пересмотр концепции взаимозависимости и повышение статуса этих государств в международной системе.
Это является отказом от стратегии Запада в отношении Китая, сохранявшейся на протяжении 40 лет при лидирующей роли США и базировавшейся на двух принципах – вовлеченность и сохранение баланса. Предполагалось вовлекать Китай в сотрудничество во всех сферах (экономической, научной и культурной), а с 90-х гг. также и поддерживать баланс с ним с использованием военных инструментов. Целью такой стратегии было сдерживание китайской агрессии и поддержание стабильности в азиатско-тихоокеанском регионе. Политика вовлечения Китая в сотрудничество была направлена на то, чтобы сделать Китай ответственным игроком в общей мировой игре и выбросить соревнование великих держав на свалку истории. Эта политика вовлечения основывалась на нескольких ключевых концепциях, которые позднее оказались в корне несостоятельными:
рост экономики и торговли неизбежно приведет к либерализации общества, поскольку зажиточный средний класс с его растущими надеждами и ожиданиями будет требовать от КПК реформ, что приведет к постепенному изменению модели управления страной, большему уровню прозрачности, подконтрольности и открытости, включая более сильное гражданское общество, надежное верховенство закона и систему сдержек и противовесов. Предполагалось, что страна не может быть одновременно и богатой, и коммунистической, и что, когда Китай станет богатым, он будет вынужден провести либеральные реформы.
Экономические нормы свободной торговли, внутренняя маркетизация и глобализация должны были поднять общение Китая с остальным миром на такой уровень, когда он примет общие международные правила поведения и придет к пониманию того, что использование военной силы нерационально с экономической точки зрения. Вера в то, что Китай присоединится к остальному миру, основывалась на понимании того, что любое государство является партнером сотрудничества, если не сейчас, так позже, и что основной упор не на защиту прав человека, а на торговлю и экономическое развитие будет наилучшим способом улучшить со временем и ситуацию с правами человека.
Китайские компании не станут конкурентами на западных рынках, скорее наоборот – западные компании пробьются на китайский рынок и будут получать там прибыль.
Западная стратегия вовлечения Китая в сотрудничество была ответом на инициативу реформ и открытости, выдвинутую Дэн Сяопином в 1979-1981 гг., когда Запад противостоял в холодной войне одновременно Китаю и Советскому Союзу. Считалось, что Китай с рыночными основами, хотя и с коммунистическим правлением, будет менее ориентирован на Советский Союз и менее совместим с ним. Эти геостратегические расчеты времен холодной войны сыграли роль в формировании американской политики в отношении Китая.
Соревнование великих держав: государство в центре внимания и ловушка Фукидида
Теории стабильности гегемона и перехода власти являются теориями «конфликтующих перемен»: неудержимая сила пытается сдвинуть с места недвижимый предмет, и это приводит к войне. Восходящая крупная держава бросает вызов и пытается изменить правила существующей системы, перекроить сферы влияния и даже территориальные границы. Эти теории уходят корнями во времена Фукидида, написавшего 2 тыс. 500 лет назад свой труд «История Пелопоннесской войны». Фукидид отмечал: «Рост могущества Афин и тревога, которую это вызвало у Спарты, сделали войну неизбежной».
Как считает Грэм Эллисон, известный автор многих книг и ведущий ученый Центра Белфера в Гарвардском университете, Китай и США стоят перед опасностью попасть в ловушку Фукидида. В соответствии с этой теорией, роль Афин играет Китай, растущий, динамичный, могучий и бросающий вызов, в то время как роль Спарты играют США – неуверенная в себе (испытывающая «страх» или «тревогу») устоявшаяся, но ослабевающая держава. К структурным стрессам международной системы, таким как сдвиги в стратегическом балансе, изменения в распределении материальных возможностей и в глобальном экономическом центре притяжения, добавляется еще и эмоциональный стресс.
«Синдром восходящей державы» предполагает, что держава, начавшая свой рост позже других, и догнавшая и перегнавшая существующую доминирующую державу, будет стараться изменить условия сделки, ранее заключенной с прежней ведущей державой. Этот синдром подразумевает, что неуверенность устоявшейся страны относительно будущих намерений восходящего государства и необходимость соблюдать свои нынешние обязательства приведут к тому, что США могут рассматривать нанесение превентивного удара по Китаю (восходящей державе) как вполне рациональное решение. Политическая психология утверждает, что чувства, переживания и эмоциональные перемены могут оказывать очень сильное влияние. Чувства гордыни, чрезмерной самоуверенности, возмущения и амбициозности у восходящей державы входят в понятие собственных неотъемлемых прав. И наоборот, страх, преувеличенное чувство неуверенности и паранойи – это те эмоции, которые переживает правящая держава, готовая защищать статус-кво, и которые ведут к преждевременному созданию вокруг нее «защитной оболочки», желанию нанести упреждающий удар и ранам, нанесенным самой себе.
Переломный момент наступает тогда, когда бросающая вызов держава гораздо большую ценность видит в том, чего она хочет добиться, чем в том, чем она уже в данный момент владеет, и стремление получить желаемое становится настолько сильным, что она готова использовать силу принуждения, чтобы изменить статус-кво. В такой ситуации и оглянуться не успеешь, как медленно разгорающийся конфликт приведет к войне. Согласно этому сценарию, торговая война разрастается и приводит к разъединению двух крупнейших экономик мира (40% валового внутреннего продукта, или ВВП), к распаду глобальной системы торговли, исчезновению сдерживающих факторов в американо-китайском геополитическом противостоянии и дальнейшей эскалации конфликта, что сделает войну «неизбежной». Этот путь не обязательно должен быть медленным, он может быть и быстрым, он может быть вызван какой-то непредвиденной или кризисной ситуацией в связи с Тайванем, спором из-за островов в Южно-Китайском море или острыми противоречиями, ошибками в расчетах и внезапным обострением двухсторонних отношений. Как медленный, так и быстрый путь к войне будет запутанным и создавать ощущения безвыходности из-за обязательств перед союзниками и отношений с державами второго ряда.
Тезис о ловушке Фукидида основывается на ряде довольно сомнительных предположений. Во-первых, учитывая, что либерально ориентированный международный порядок не является единым слаженным гегемонистским порядком, навязанным Соединенными Штатами, а скорее набор сложных многоуровневых, многогранных плюралистских глобальных международных соглашений и институтов, которые функционируют в таких неоднородных областях как торговля, контроль над вооружениями, окружающая среда и права человека, настолько ли сильна неудовлетворенность Китая, что он станет государством-ревизионистом, бросающим вызов существующей системе? Во-вторых, если Китай отделится от мира, сможет ли он выжить? В-третьих, крупные державы или международные институты смогут выступить посредниками и снизить напряженность конфликта. В-четвертых, действительно ли Китай настолько силен как кажется, особенно в контексте COVID-19? В-пятых, наличие у обеих стран ядерного оружия делает сценарий Фукидида нереалистичным. Принцип гарантированного взаимного уничтожения и практическое расположение военных сил снижают вероятность «горячей» войны.
И наконец, действительно ли США настолько слабы, как предполагает теория ловушки Фукидида? Нет. Доллар доминирует со статусом единственной валюты международного валютного резерва. США имеют значительное экономическое превосходство и независимость в плане энергоносителей. ВВП Китая составляет 60% от ВВП США. У Китая нет реальных союзников, и он окружен крупными странами, являющимися союзниками США (Япония, Южная Корея и Австралия), а также значительными американскими силами передового базирования; кроме того, у США преимущество в вооружениях, расходах на оборону и технологиях. У США структурно выгодное положение ведущей державы, играющей роль стабилизатора системы, которую они создали и в которой занимают привилегированное место. Прямые иностранные инвестиции США в глобальную экономику дают им «возможности командовать» при принятии решений в этой сфере. США могут получать выгоды, не прибегая к принуждению, поскольку эти выгоды они делят с другими.
Сетецентричное понимание соревнования великих держав
Доминирующее в США понимание соревнования великих держав, где основное внимание сосредоточено на определенных государствах, может иметь последствия для Европы. В чем состоит роль «невеликих держав» и их отношений с великими державами? Следует ли Европейскому союзу сравнять свою геополитическую силу со своей экономической мощью и стать «великой державой». Не будет ли это означать многополярность и равноудаленность? Сможет ли стратегия конкуренции сбалансировать краткосрочные затраты/риски с долговременными выгодами?
Германия также получила вызов некоторым старым ошибочным концепциям. С российской аннексией Крыма в 2014 г. стало ясно, что притягательный рыночно-демократический универсализм не привел к интеграции России в Великую Европу, руководимую безобидными и благосклонными Соединенными Штатами. К 2018-2019 гг. Германии также стало не менее ясно, что экономическая модернизация в Китае не создала непреодолимого стремления к либерализации общества, большей прозрачности, подконтрольности и открытости. Теория конвергенции («они будут такими как мы») и теория взаимодополняемости («мы делаем хорошо то, что они не могут») более не применимы к Китаю.
Сетецентричное понимание соревнования великих держав признает, что понятие силы как таковой становится более расплывчатым, перетекающим от государственных к негосударственным субъектам (конгломератам, СМИ), из военной в экономическую сферу и из евроатлантического региона в азиатско-тихоокеанский. Этот процесс размывания силы движим цифровой революцией, которая также чревата последствиями и трансформациями, как и индустриальная революция, только по масштабам гораздо большими, а по скорости гораздо более быстрыми. Системный эффект этой революции – создание сетецентричного мира с постоянно возрастающими международными потоками товаров, услуг, финансов, идей и информации.
Этот порядок, в центре которого находятся не отдельные государства, а международные сети, строится на глобальной социоэкономической инфраструктуре, в основе которой лежат узловые центры. По классификации Всемирного банка, США и Европа по сути являются в высшей степени взаимосвязанными «узловыми» финансовыми и сервисными центрами, в то время как Китай − это «простой» центр в цепи производства и поставок. Эти центральные узловые центры постоянно стремятся к оптимизации сетевой продуктивности и используют в своих интересах экономики различных стран в зависимости от их масштабов и специализации.
Современный мир, однако, также уязвим к невоенным источникам неуверенности и давления, таким как экономическое принуждение, кампании дезинформации и кибератаки. Узловые центры – это те единичные точки, в которых потенциально может произойти сбой. Эти центры могут переживать системные потрясения, и тот факт, что они играют центральную роль в международной системе (их функция великой державы), может привести к системному параличу. Государства стоят перед лицом угроз, которые не признают государственный суверенитет и территориальную целостность, таких как эпидемии, изменения климата, финансовые кризисы, враждебно настроенный искусственный интеллект и разрушающие биотехнологии. У этих транснациональных угроз нет гражданства и паспортов.
Взаимозависимость и взаимосвязанность порождают угрозы, с которыми ни одно государство не справится в одиночку, но они также являются факторами, ускоряющими процессы сотрудничества и координации, необходимые для устранения этих угроз. Например, считается, что для борьбы с COVID-19 было бы целесообразно ввести временное и скоординированное разъединение, способствующее диверсификации, чтобы снизить риск, и создать функциональную избыточность, чтобы сделать сети финансирования, общественного здравоохранения и поставок продовольствия более прочными и жизнестойкими, а значит и менее уязвимыми. Таким образом, в соответствии с этой сетецентричной трактовкой соревнования великих держав, с кем вы окажетесь связанными, и что вы делаете для того, чтобы защитить и дальше развить это состояние связанности путем диверсификации и создания запасов, и будет тем стратегическим призом, который вы выиграете в этом соревновании. Сетевая политика вытеснила политику силовую.
Комментарии закрыты.