Гибридная война в законной и стратегической «серой зоне»
Лейтенант Дуглас Кантвелл, корпус военных юристов ВМФ США
Как гласит поговорка, лучший способ сварить лягушку – это увеличивать огонь так медленно, чтобы лягушка не поняла, что её варят. Если злоумышленники сначала взломают программное обеспечение кухонной плиты, откажутся признать свои действия, затем обрушат на прохожих потоки фейковых новостей, а после этого захватят и отберут у вас кухню, то у вас будет готовая аналогия ведения гибридной войны.
У гибридной войны нет единого общепризнанного определения; альтернативными названиями могут быть нелинейная война, активные меры или конфликт «в серой зоне». Говоря абстрактно, государство, начавшее гибридную войну, вносит нестабильность во внутренние дела другого государства, делая приоритетом некинетические военные средства, такие как кибератаки и операции влияния в сочетании с экономическим давлением, поддержкой местных оппозиционных групп, дезинформацией и преступной деятельностью. Может также применяться скрытое размещение войск в форме без знаков отличия или военнослужащих, не входящих в регулярные войска, но все равно главный упор в гибридной войне делается на кибервозможности и посредников из числа негосударственных субъектов. Стратегические выгоды гибридной войны в том, что участие государства-агрессора трудно доказать. Любое отрицание, даже не очень бурное, участия в нападении может задержать или расколоть ответные действия, которые в противном случае имели бы решительный, а иногда и силовой, международный характер.
За последнее десятилетие гибридная война наиболее часто ассоциируется с российской агрессивной внешней политикой. Принятие Россией концепции гибридной войны связывают с именем начальника Генерального штаба российских вооруженных сил Валерия Герасимова. В 2013 г. Герасимов изложил свой взгляд на гибридную войну как на асимметричный ответ на распространение либеральной демократии в глобализированном мире, хотя в российских документах, включая работы Герасимова, использовался не термин «гибридная война», а «нелинейная» война или «война нового поколения». Это напоминает концепцию Карла Клаузевица, гласящую, что война есть продолжение политики иными средствами. Герасимов отмечал, что «роль нелинейных средств в достижении политических и стратегических целей возросла, и во многих случаях по своей эффективности их сила даже превосходила силу оружия». Следовательно, он защищал «широкое использование политических, экономических, информационных, гуманитарных и других невоенных средств, которые будут применяться совместно с учетом протестного потенциала населения … и будут подкрепляться военными средствами скрытого характера».
У наблюдателей могут быть разногласия относительно того, какие случаи следует классифицировать как гибридную войну. Вторжение России в Грузию в 2008 г. и фактическая аннексия Абхазии и Южной Осетии, ее действия по захвату и аннексии Крыма в 2014 г. и ее размещение «зеленых человечков», что привело к объявлению Донецкой Народной Республики и Луганской Народной Республики в Восточной Украине, представляют собой четкие примеры российской гибридной войны в классическом виде. Гибридная война, однако, совсем не обязательно должна завершаться присоединением территории. Кампания дезинформации, разжигающая антиправительственные выступления, за которой последовала кибератака, выведшая из строя компьютерную инфраструктуру Эстонии в 2007 г., тщательная подготовка попытки переворота в Македонии в 2016 г. и в Черногории в 2017 г., поддержка правых политических партий во Франции и Германии и вмешательство в выборы в США в 2016 г. подходят под описание гибридной войны, которое дал Герасимов. Гибридная война не является простым набором изолированных случаев или набором технических приемов – это генеральная стратегия, направленная на дестабилизацию существующего либерального порядка, и именно как таковую ее и следует рассматривать.
В концептуальном плане, когда гибридную войну стали называть чем-то новым в международных отношениях, то это вызвало критические замечания. Все страны предпринимают какие-то скрытые действия, а невоенные меры представляют собой важные инструменты дипломатических усилий. Кроме того, гибридная война напоминает операции, проводимые обоими блоками на пике «холодной войны», а также многими современными государствами и сегодня, называя эти операции «войной с ипользованием нерегулярных вооружённых формирований». Поэтому критики задались вопросом – если отбросить появление кибервозможностей и само необычное название этой войны, то есть действительно что-то новое в гибридной войне? Государства на «линии фронта», стоящие пред лицом гибридной угрозы со стороны России, отвечают на этот вопрос утвердительно и используют свое стратегическое мышление, чтобы понять, как наиболее эффективно противостоять приемам гибридной войны. В апреле 2017 г. группа из 11 членов НАТО и Европейского Союза подписала в Финляндии совместный меморандум о взаимопонимании, в котором приняли решение о создании в Хельсинки Европейского центра мастерства по борьбе с гибридными угрозами. Центр, открывшийся в октябре 2017 г., занимается стратегическим диалогом, исследовательской работой, обучением и консультациями, в ходе которых выявляются места, уязвимые для гибридных нападений, и повышается жизнестойкость против гибридных угроз.
Гибридная война и международное право
Понимание того, как международное право, регулирующее применение силы, относится к гибридной войне, является ключевым элементом в противостоянии гибридным угрозам. Гибридные средства применяются с возрастающим успехом и подрывают находящиеся под международной защитой территориальную целостность и политическую независимость государств. В первую очередь рассмотрим запрет на ведение агрессивных войн. Гибридная война создала новый носитель агрессии, названной Международным военным трибуналом в Нюрнберге в 1946 г. «высшим международным преступлением». Агрессия была поставлена вне закона Пактом Брианда-Келлогга, военными трибуналами в Нюрнберге и в Токио, запрещена Уставом ООН, и этот запрет был подтвержден принятой в Кампале поправкой к Римскому статуту Международного уголовного суда. Таким образом, все страны почти единогласно приняли принцип, гласящий, что агрессия является нарушением международного права.
Трения начинаются при попытках дать определение агрессии и обеспечить запрет на ее применение в конкретных случаях. Хотя передача формулировки преступной агрессии Международному уголовному суду и является определенным прогрессом, но все же не таким уж и большим. После Нюрнбергского процесса не было ни одного случая наказания страны за совершенную агрессию. Государства по-прежнему не соглашаются с предлагаемыми определениями агрессии, а крупные государства, которые не подписали Римский статут – включая США, Индию, Китай и Россию – не согласились с конкретным определением, законодательно закрепленным в поправках. Тем не менее, государства, как в одностороннем, так и в многостороннем порядке, противостоят агрессии. Создание международной коалиции с целью изгнать войска Саддама Хусейна из Кувейта в 1990-1991 гг. представляет собой самый знаменательный пример проявления коллективной воли силовым путем противостоять агрессии. Однако, современные случаи агрессии очень редко имеют форму танковых блицкригов и одетых в форму солдат, пересекающих международную границу, чтобы захватить столицу соседнего государства. На очень немногие агрессии последовала такая быстрая силовая реакция как операции «Щит пустыни» и «Буря в пустыне». В тех случаях, когда акт агрессии сразу не настолько очевиден или когда по статусу жертвы или агрессора силовой ответ не рекомендуется, применяются несиловые меры, такие как экономические санкции, осуждающие дипломатические ноты, или устное порицание. Именно такая была реакция на действия России в Грузии, а позже в Крыму и Восточной Украине. Было широкое международное осуждение российской двуличной поддержки общего запрета на агрессию. Международный ответ не привел к передаче оккупированных Россией территорий обратно Грузии и Украине. Это были одни из очень немногих случаев после 1945 г., когда государство силой перекроило границы и не просто оккупировало, но и аннексировало чужую территорию. Таким образом, очень важно поместить меры гибридной войны в существующие законодательные рамки, которые агрессоры стремятся обойти.
Устав ООН запрещает агрессию путем запрета на применение силы без законных оснований. Статья 2(4) гарантирует право государств быть свободными от применения силы или угрозы применения силы против их территориальной целостности и политической независимости. Запрещенное использование силы предполагает такой уровень вооруженного нападения (хотя и необязательно, чтобы этот уровень был достигнут), при котором оправдана самооборона в соответствии со Статьей 51 Устава ООН (а также положением о коллективной обороне, содержащимся в Статье 5 Вашингтонского договора от 1949 г. о создании НАТО).
Незаконное использование силы, нарушающее Статью 2(4), обычно требует вовлечения сил в военные действия, независимо от того, являются ли они регулярными вооруженными силами в традиционном понимании или же негосударственными военными группировками, как определено постановлениями Международного суда, включая решение от 1986 г. в отношении действий США в Никарагуа и решения 2005 г. в отношении действий Уганды в Демократической Республике Конго. Эти правовые рамки доказали свою способность реагировать на изменения в средствах, используемых государствами для развязывания войн. Например, в случае с кибероперациями «Таллинский учебник», трактат о применении существующего международного права к киберпространству, составленный международной группой экспертов, подтверждает, что кибероперации могут считаться незаконным использованием силы, если они связаны с вооруженными силами государства или если их последствия сравнимы с последствиями традиционных обычных операций. Таким образом, в теории, содержащийся в Уставе ООН запрет на использование силы можно применить к гибридным угрозам, когда они напоминают традиционные военные действия – например, когда войска в форме без знаков различия совершают враждебные действия, а также тогда, когда государство использует кибервозможности в кампании гибридной войны для того, чтобы разрушить или вывести из строя объекты инфраструктуры, и эти разрушения будут такими же, как от применения бомб и пуль.
На практике же гибридные меры как раз и разработаны для того, чтобы избегать обвинений в нарушении Устава ООН, даже если они и представляют собой незаконное использование силы. Это достигается разными путями, и один из них – упор на скрытые операции. Государства уже давно проводят скрытые операции, которые, возможно, нарушают Статью 2(4), запрещающую интервенцию, на что указывает Александра Перина в статье в «Columbia Journal of Transnational Law», опубликованной в 2015 г.
Хотя причины совершения скрытых действий варьируются и часто носят смешанный характер, использование силы может произойти скрытно, хотя бы частично соблюдая международное право. Публичные отрицания собственных действий ограничивают возможность применить opinio juris (правомерность применения закона) в отношении действий, открыто нарушающих положения Устава ООН, важного документа, поддерживающего международную систему, в которой не было войн между крупными державами с 1945 г. В контексте гибридной войны такие «великодушные» мотивы не должны приниматься в расчет. Скрытые средства чрезвычайно важны для стратегии гибридной войны не потому что они помогут избежать открытого нарушения Устава ООН, а потому что они используют слабости международного режима правоприменения, где статус-кво зачастую состоит именно в отсутствии действий, особенно в тех случаях, когда государства-агрессоры посеяли семена сомнения относительно ответа на вопрос «кто это сделал» и относительно того, являлись ли совершенные действия на самом деле незаконными.
Другие гибридные меры просто не отражены в запрете Устава ООН на использование силы. Например, экономические меры, как правило, не считаются нарушением Статьи 2(4). Дезинформация и преступная деятельность также не подпадают под определение агрессии. Тем не менее, действия, которые не считаются применением силы, все же могут быть незаконными, поскольку они будут представлять собой форму вмешательства. Неприкосновенность суверенитета четко прописана в доктрине о суверенном равенстве, закрепленном в Статье 2(1) Устава ООН. Генеральная Ассамблея ООН выразила свое мнение по поводу этой концепции. В декларации от 1965 г. Генассамблея определила вмешательство как «нарушение реализации государством своих суверенных прав» вплоть до насильственного свержения правительства страны. В декларации, принятой в 1970 г., Генассамблея подчеркнула запрет на вмешательство во внутренние и внешние дела любого другого государства, а также «все другие формы вмешательства или попыток угроз в отношении государства или его политических, экономических и культурных элементов».
Вмешательство можно понимать и как интервенцию, которая в международные документы включается реже. Ключевая фраза содержится в известном решении Международного суда, принятого в 1986 г. в отношении Никарагуа. Суд подтвердил право всех государств решать вопросы, относящиеся к государственному суверенитету, включая те, которые относятся к политической, экономической, социальной и культурной системам государства, а также к определению его внешней политики. Когда на эти функции государства оказывается давление, в том числе путем подрывной деятельности или непрямого применения силы, то такое давление считается незаконным вмешательством.
Таким образом, рамки Устава ООН, по крайней мере концептуально, достаточны для того, чтобы осудить гибридные меры, которые не доходят до применения военной силы. Однако, как отмечал Том Фарар в своей работе, опубликованной в 1985 г. в «American Journal of International Law», после Никарагуа определение насильственного вмешательства остается размытым. Отсутствие ясности и та разделительная черта, которая почти приравняла вмешательство к интервенции, оставили правовые бреши, которые могут использовать те, кто применяет гибридные меры. Ни один из элементов гибридной кампании не может считаться четким примером насильственного вмешательства, если его рассматривать как изолированный случай. Однако, постоянное, скоординированное вмешательство с целью дестабилизировать правительство может нарушить дух, если не букву, положений Устава ООН, защищающих политическую независимость государств. В то время как государство с развитыми гражданскими институтами может быть в состоянии устоять перед трубным звуком фальшивых новостей, спровоцированными волнениями и стратегически организованной утечкой информации, предпринятой для подрыва выборов, страны с менее сильными институтами могут не выдержать такого натиска одновременно со всех сторон. Таким образом важно, чтобы силовое давление было замечено, проанализировано, и на него, в случае необходимости, был дан быстрый и скоординированный ответ со стороны тех государств и международных и неправительственных институтов, которые привержены защите политической независимости, которая гарантирована Уставом ООН. При этом силовое давление следует отличать от прозрачных и законных действий государств, которые прибегают к дипломатическому давлению, не подпадающему под категорию незаконного вмешательства.
Заключение
Для полного понимания гибридной войны как стратегической концепции необходимо поместить ее в существующий правовой режим, регулирующий применение силы в соответствии с международным правом. Рассмотрение юридических аспектов гибридного конфликта, в свою очередь, требует должного признания того, что некоторые гибридные кампании можно квалифицировать как агрессию. Это также требует дополнительных теоретических выкладок, которые бы определили, какие гибридные меры можно квалифицировать как силовое вмешательство. В этом смысле, такие усилия, как создание Европейского центра мастерства по противостоянию гибридным угрозам, только приветствуются. Его сотрудники должны проследить за тем, чтобы в возрастающую массу работы, связанной с вопросами гибридной войны, был включен устоявшийся лексикон международного права, что будет важным шагом в рассеивании тумана войны в «серой зоне».
Высказанные суждения принадлежат исключительно автору и не отражают мнение ВМФ США, Министерства обороны США или правительства США. Версия этой статьи была напечатана в публикации Американского общества международного права «Insights».
Комментарии закрыты.