Хакерство как инструмент влияния

Кибератаки являются ключевым элементом российской информационной войны

Пирет Перник, научный сотрудник Эстонской Академии исследований проблем безопасности

ИЛЛЮСТРАЦИЯ PER CONCORDIAM  |  Фотографии AFP/GETTY IMAGES

Bпоследние годы либеральные демократии все чаще становятся объектами некинетических нападений со стороны стран с авторитарными режимами, особенно в сфере киберпространства. Все государства – как демократические, так и авторитарные – традиционно используют кибервозможности для сбора развединформации в других странах, однако, сегодня политическая война малой интенсивности в киберпространстве стала гораздо более заметной. К сожалению демократических стран, киберпространство является идеальной средой для подрыва демократических процессов и институтов при помощи различных скрытых операций.

Авторитарные государства и их посредники используют кибератаки для поддержки других видов деятельности, направленной на оказание влияния. В киберпространстве основными государствами, противостоящими демократическим странам, являются Китай, Россия, Иран и Северная Корея. Среди них Китай и Россия разработали совершенные стратегии и тактики ведения информационной войны и информационных операций, а Иран успешно копирует их деятельность. Хотя в этой статье основное внимание уделяется российской теории и практике использования кибератак для «мягкой» подрывной деятельности, следует отметить, что у Китая схожий подход. Обе страны в свободе информации и иностранных технологиях видят угрозу своему «киберсуверенитету» и стремятся контролировать киберпространство и содержащуюся в нем информацию. Точно так же, в том, что касается деятельности, связанной с информацией, ни одна из этих стран не делает различия между мирным и военным временем. Обе страны имеют многолетние традиции стратегического осмысления роли информации в распространении национального влияния и комплексного понимания информационного пространства. Маловероятно, чтобы китайские и российские стратегии претерпели существенные изменения в ближайшем будущем.

Посетители пытаются войти в закрытое отделение Ощадбанка в Киеве, Украина. Июнь 2017 г. Волна кибератак прошла по Западной Европе и зоне Атлантики и нанесла значительный ущерб правительственным и корпоративным компьютерным сетям.

Подходы России и США

Основные российские стратегические документы (Военная доктрина Российской Федерации от 2014 г. и Стратегия национальной безопасности Российской Федерации от 2015 г.) определяют использование информационных и коммуникационных технологий в политических и военных целях в качестве основной угрозы в военной сфере и в сфере безопасности. Они представляют контрмеры России в информационном пространстве как оборонительные действия и считают их стратегическим приоритетом как в мирное, так и в военное время. Москва расценивает расширение Европейского Союза и НАТО, а также «цветные революции» в бывших советских республиках как угрозу российским геополитическим интересам и национальной безопасности. Поэтому, приходящая с Запада информация воспринимается как угроза для безопасности и всей информационной среды как сферы деятельности.

На этом фоне Россия рассматривает свою информационную войну против Запада как «меры по нейтрализации угрозы», направленные на сдерживание, как она считает, враждебных действий. Таким образом, свобода информации и ее среда – свободный и открытый Интернет – стали объектами нападений России. Этот подход, который некоторые могут назвать параноидным, часто озвучивается российскими госчиновниками высокого ранга и руководителями страны. Например, пресс-секретарь президента Владимира Путина Дмитрий Песков заявил, что Россия находится в «состоянии информационной войны с законодателями мод в информационном пространстве, особенно с англосаксами и их СМИ». Сергей Кисляк, бывший посол России в США, утверждает, что США ведут «массированную пропагандистскую кампанию … с целью подорвать внутриполитическую атмосферу в России». По мнению журналиста и писателя Андрея Солдатова, Кремль искренне считает, что он является жертвой нападения Запада, и что поэтому российская стратегическая деятельность всегда носит ответный характер. Однако, как пишет Дмитрий Адамский в своей работе, подготовленной для Французского института международных отношений и опубликованной в 2015 г., по мнению России, сдерживание в информационном пространстве может оказывать давление на противника в других сферах деятельности.

Российскую концепцию информационной войны можно описать термином информационное противоборство. Министерство обороны России определяет свою цель как «нанесение ущерба сопернику посредством информации в информационной сфере». Основные механизмы нанесения ущерба делятся на информационно-психологические и информационно-технические. Технические инструменты – это кибератаки низкого уровня (например, несанкционированный доступ к информационным ресурсам). Конечной целью является изменение стратегического поведения противника, которое достигается путем манипулирования восприятием им реальности и его сознанием посредством технологических и психологических компонентов противоборства.

Домашняя страница сайта британского рекламного гиганта WPP сфотографирована после того, как эта и несколько других многонациональных компаний стали объектами кибератак, которые в июне 2017 г. поразили сначала Россию и Украину, а затем распространились на Западную Европу.

Психологические меры включают в себя все, что может повлиять на общую массу населения и на личный состав вооруженных сил. В 2017 г. В. А. Киселев в статье в российском журнале «Военная мысль» разъясняет, что для России целями психологической деятельности является оказание влияния на волю, поведение и боевой дух противника, а также на более скрытые эмоции, которые воздействуют на рациональное мышление. Адамский описывает эту деятельность, известную как рефлекторное управление, как попытку государства предопределить принимаемые противником решения таким образом, чтобы противник верил в то, что он действует в своих собственных интересах. В соответствии с российской военной доктриной, информационная война в современных конфликтах не только нацелена на принятие противником ключевых решений, но также и на широкое использование «протестного потенциала населения». Военная доктрина США придает намного меньшее значение психологическому воздействию на население противника в целом. Она просто указывает, что цель информационной войны в том, чтобы посеять сомнения, озадачить и обмануть политическое руководство страны, военных и другие аудитории, оказать на них влияние, но при этом ничего не говорит о необходимости манипулировать отдельными сегментами населения. По мнению Адамского, Россия считает полем боя человеческое сознание, восприятие и стратегические расчеты. Известный российский эксперт по вопросам информационной войны Сергей Модестов говорит, что когнитивная сфера как поле боя не имеет границ. Границы размыты между войной и миром, тактическими, оперативными и стратегическими уровнями операций, формами войны (оборонительной и наступательной) и силовым воздействием.

Два ключевых аспекта отличают российское понимание информационного противоборства от подхода американских военных к информационным операциям. С точки зрения России, информационная война, во-первых, должна вестись постоянно в мирное время, и, во-вторых, это деятельность стратегического уровня, которая должна вестись всем обществом в качестве ответной меры, что напоминает советскую концепцию тотальной обороны, согласно которой для нужд национальной обороны использовались все ресурсы гражданского общества. Эксперт по России Марк Галеотти в своей статье, написанной для Европейского совета по международным отношениям, описывает, как при реализации этого комплексного подхода Кремль привлекает для осуществления конкретных операций добровольцев, организованные преступные группировки, представителей бизнеса, Русскую Православную Церковь, организованные правительством неправительственные организации, СМИ и других субъектов. В США, напротив, военные считают информационные операции деятельностью военного времени, которые проводятся специально назначенными учреждениями и строго в рамках определенных для них полномочий. В США эта деятельность считается деятельностью оперативного уровня.

В некоторых аспектах американские и российские подходы схожи. Для России, как утверждает Киселев, насильственные физические действия, такие как «похищение госчиновников противника» или «физическое уничтожение имущества и целей противника» также являются психологическими инструментами. Аналогичным образом, в США физическое разрушение включено в число инструментов информационных операций. Соответственно, действия в сферах проведения операций (земля, воздух, море, космос, киберпространство) могут иметь психологический эффект. Обе страны считают, что кибератаки принадлежат к набору инструментов информационной войны и что связанная с информацией деятельность должна проводиться одновременно в кибернетическом и физическом пространстве. Обе страны включают оборонные мероприятия (например, организацию безопасности на оперативном уровне и защиту собственной инфраструктуры, компьютерных сетей и войск) в состав информационной войны, поскольку они согласны с тем, что конечная цель информационной войны заключается в достижении информационного превосходства. Россия делает упор на информационно-психологические возможности, поскольку контроль над информацией, включая контроль над контентом и физической структурой Интернета, представляется гарантией выживания режима. США, наоборот, делают основной упор на информационно-технологические возможности.

Российский самолет прибывает в международный аэропорт им. Даллеса недалеко от Вашингтона, чтобы забрать высланных российских дипломатов после введения санкций против России за то, что она, как подозревают, провела ряд кибератак во время выборов в Соединенных Штатах.

Асимметричные меры

Инструменты российской внешней политики можно разделить на шесть больших категорий: госуправление, экономика и энергетика, политика и политическое насилие, военная мощь, дипломатия и связь с общественностью, а также информация и война нарративов. Такое деление дано Робертом Сили в работе, опубликованной в 2017 г. в «RUSI Journal.» Помимо традиционных инструментов национальной власти Россия также использует набор скрытых инструментов влияния, которые она называет активными мерами. В какой-то мере Кремль поставил на службу войне все аспекты современной жизни на личном, организационном, государственном и глобальном уровне – культуру, историю, национализм, информацию, СМИ и социальные сети, Интернет, сферу бизнеса, коррупцию, избирательную систему и глобализацию. В этой борьбе информация стала мишенью, дезинформация – оружием, а Интернет – полем боя.

Одной из главных угроз, которые демократическое мировоззрение представляет для российской модели правления, это свобода слова, которая реализуется, помимо прочих возможностей, также через свободный и открытый Интернет. Интернет может разжигать протесты и народные волнения – например, «цветные революции» – и Кремль опасается, что переворот наподобие «арабской весны» может лишить его власти. Кремль выразил свой страх перед свободным и открытым Интернетом еще в 2014 г., когда Путин назвал его «проектом ЦРУ», от которого Россия должна защититься. По этой причине модель, при которой Интернетом управляют многочисленные заинтересованные субъекты, воспринимается Россией и другими авторитарными режимами как изначально опасная. Эти режимы намереваются усилить свой контроль за контентом и физической инфраструктурой киберпространства, а также за программным и аппаратным обеспечением. В оборонительных или наступательных целях, или же их сочетания, Россия использует киберпространство для проведения действий по оказанию политического влияния на стратегическом уровне против многих членов ЕС и НАТО, а также против стран Западных Балкан, Южного Кавказа и Центральной Азии.

Каждая страна по-своему уязвима перед российскими т.н. активными мерами. Галеотти различает семь типов российской стратегии оказания влияния, которые эксплуатируют конкретные слабые места и чувства привязанности в каждой конкретной стране. Например, у Болгарии и у Греции имеются два схожих уязвимых места: политическая и корпоративная элита, дружески настроенная по отношению к России, и слабые демократические институты. Россия развивает стратегию «государственного захвата», пытаясь сделать из этих стран своеобразных «троянских коней» в составе ЕС и НАТО. Венгрия, Румыния и Черногория также имеют слабые институты, но их близость к российским интересам довольно умеренная. Поэтому Россия выбирает только отдельные конкретные области (например, вопрос о санкциях ЕС), развивая стратегию оказания влияния на государство.

Согласно Галеотти, оставшиеся виды стратегий следующие: использование уязвимых мест (в Великобритании), демонизация (в Эстонии и Польше), выведение из строя (во Франции, Германии, Голландии и Швеции), оказания влияния на население (в Чехии, Италии, Латвии и Литве) и социальный захват (в Словакии). Что касается информационной среды, то Россия также создала специ­фические мемы и нарративы для оказания влияния на различные страны. В социальных сетях она создала боты для оказания влияния на общественное мнение в США, Великобритании, Голландии и Испании. В Венгрии, Чехии и Австрии, как отмечается в работе «Вмешивается ли Россия в выборы в Чехии, Австрии и Венгрии?», опубликованной в 2017 г., она использовала множество местных субъектов из сферы экономики и дезинформации. Российская практика дезинформации в Европе показывает, что после анализа сильных сторон (например, свобода слова) и уязвимых мест, которые можно использовать, и просчитывания ожидаемого эффекта, выбираются конкретные инструменты влияния. Россия считала, что социальные сети были эффективной средой для скрытой дезинформационной деятельности в США. Это позволило ей нацелить работу против отдельных демографических групп в отдельных географических регионах на большой физической территории с низким риском эскалации. В нескольких странах Центральной и Восточной Европы меры физического влияния (коррупция и культурная, национальная и другие привязанности) дали более высокий эффект на стратегическом уровне, чем тот, который бы дало злоупотребление платформами социальных сетей.

Поэтому, Россия усугубляет социально-экономическое и идеологическое недовольство в западных обществах, относящееся к таким вопросам как глобализация, технологические новшества, национализм, фундаментализм, иммиграция и изменение климата. Помимо использования особенностей каждой конкретной страны, она также эксплуатирует открытость и свободу демократических систем. Говоря словами эксперта по российской внешней политике Джеймса Шерра, «характеристики либерального политического устройства, которые обычно являются источником силы, например, «справедливость», могут также использоваться для подрыва либеральной демократии и достижения враждебных целей».

Тюремная куртка Энн Тарто, бывшего эстонского политзаключенного, проведшего многие годы в советских тюрьмах, висит в выставочном зале Музея оккупации в Таллине как напоминание о том, как в прошлом Россия порабощала соседние страны.

Далее он пишет: «Началом мудрости является понимание того, что стремление России оказывать влияние носит характер постоянных базовых усилий, которые не ограничиваются «операциями влияния». Эти усилия трудоемкие и требуют затрат больших ресурсов, они построены на знании местных особенностей, обработке людского сознания и долгосрочного развития сетей».

Многие эксперты считают, что российский подход к информационному противоборству постоянно эволюционирует, развивается и приспосабливается, а другие уверены, что за все эти годы процесс уже доведен до совершенства.

Подводя итог, можно сказать, что опыт использования активных мер и запугивания, оставшийся с советских времен, был приспособлен и усовершенствован для применения в современных условиях. Асимметричные инструменты могут быть переданы для операций в руки различных субъектов, и еще одной привлекательной стороной такой политики для России является то, что такое влияние стоит недорого, исполнителей много, степень анонимности и скрытости довольно высокая, риск эскалации низкий, а дестабилизирующий потенциал огромный. Об этом говорится в докладе Атлантического совета, опубликованном в 2017 г. Как считает Сили, отличительной чертой России является то, что различные виды асимметричных инструментов плотно взаимосвязаны между собой и скоординированы с конвенциональными операциями на ранних и подготовительных этапах военного конфликта (например, во время кинетических операций в Грузии и в Крыму).

Заключение

Уникальная природа киберпространства делает его идеальной средой для кибератак и других возможных в киберпространстве действий с целью оказания политического влияния, относящихся к т.н. «серой зоне» между войной и миром. Кибервозможности отличаются от кинетического оружия во многих аспектах, и концепция применения конвенционального оружия не подходит для изучения динамики в этой сложной киберсреде. Кибершпионаж, похоже, имеет стратегические последствия, в то время как незначительные кибератаки дают эффект на тактическом и оперативном уровнях; тем не менее, совместно с психологическими операциями они могут иметь стратегические последствия для национальной безопасности. Вооруженные силы используют кибератаки в кинетических конфликтах, а также за пределами зоны конфликта против гражданских объектов. Они задуманы как инструмент, преумножающий обычную военную силу и использующийся для поддержки операций в других сферах; иногда кибератаки заменяют использование кинетической силы. В некоторых случаях кибератаки сами по себе могут иметь психологический эффект, но масштабы таких возможных последствий еще не достаточно хорошо проанализированы. Также еще недостаточно изучены стратегические последствия кибернападений для национальной безопасности и межгосударственных отношений. По этой причине все прошлые кибернападения заслуживают более тщательного изучения.

Россия не применяет какую-то одну универсальную стратегию кибернападения ко всем объектам; наоборот, она творчески подходит к изучению различных возможностей в отношении новых объектов по мере их появления. В руках авторитарных государств кибератаки являются идеальным оружием для распространения их национального влияния и поддержки других видов деятельности с целью оказания политического воздействия. Они могут использоваться для сдерживания и оказания давления, но необходимо разработать более эффективную теорию международных отношений в киберпространстве, чтобы объяснить, как именно кибератаки могут служить факторами сдерживания или давления. Необходимо объединить количественные и качественные методы и аналитические выкладки на оперативном и стратегическом уровнях, чтобы разработать новые теоретические и концептуальные рамки для понимания этой быстро эволюционирующей среды и того, как авторитарные государства могут ее использовать в своих целях.  

Это сокращенная версия статьи, опубликованной в Международном центре по вопросам обороны и безопасности в Эстонии.

Комментарии закрыты.