Для победы над этой глобальной угрозой потребуется точно выверенная информационная кампания
Брайант Ву
есмотря на то, что Исламское государство (ИГ) стало известно широкой общественности относительно недавно, его история и происхождение прослеживаются со времени вторжения США в Ирак в 2003 г. Вакуум власти, образовавшийся после падения режима Саддама Хусейна, привел к борьбе за власть, которая переросла из гражданской войны в повстанческое движение. К 2004 г. в результате войны в Ираке появилась дочерняя организация Аль-Каиды, называющая себя Аль-Каидой в Ираке (АКИ), которой руководил Абу Мусаб аль-Заркави. АКИ быстро приобрела известность из-за своих агрессивных действий и страшной жестокости, вынудивших коалиционные силы в Ираке выделять огромные ресурсы для преследования ее лидера и вдохновителя. В 2006 г. аль-Заркави был убит во время авиаудара США, и вскоре западные средства массовой информации перестали говорить об АКИ.
Однако АКИ не погибла вместе со своим лидером; она трансформировалась в Исламское государство Ирака, а затем в Исламское государство Ирака и Леванта. К 2014 г. эта организация вновь была переименована, и теперь она называется просто Исламское государство (ИГ). Под этим названием она вновь привлекла к себе внимание всего мира агрессивной и жестокой кампанией, в результате которой она захватила крупные территории Ирака и Сирии.
В дополнение к реальной военной кампании ИГ начало такую же агрессивную информационную кампанию через социальные СМИ в Интернете. YouTube, фейсбук и твиттер используются для распространения пропаганды, поиска сочувствующих лиц и вербовки боевиков. Очевидно, что эффективность информационных операций удивила американское и европейское правительства, и они приложили все усилия для понимания и сдерживания ИГ в виртуальном мире. В этой методологии нет ничего нового — Аль-Каида также использовала Интернет для распространения своей информации. Так почему же ИГ действует более эффективно?
Часть проблемы относится к доктрине. Правительства и СМИ неправильно идентифицировали и обозначили ИГ, что привело к основополагающему упущению в действиях Запада против группы. Другим аспектом была информационная среда, которая существенно изменилась за предыдущее десятилетие и создала благоприятные условия для подстрекательской антиисламской риторики. Вместе с демократическими принципами свободы слова она привела к возникновению плодородной и открытой среды для информационных операций ИГ. Однако похоже, что в 2016 г. позиции ИГ пошатнулись как в физическом, так и в виртуальном мире. В этой статье рассматриваются возможные причины предыдущего успеха информационных операций ИГ и его очевидное недавнее снижение.
Оценка ИГ
Во-первых, давайте кратко рассмотрим определение ИГ и его влияние на методы борьбы с ним. В официальных заявлениях правительства и в основных и альтернативных средствах массовой информации ИГ называли и до сих пор называют террористической организацией. К сожалению, этот термин в отношении ИГ является юридически и доктринально неточным. Более точным и уместным определением ИГ было бы повстанческое движение. Вопрос об отличиях терроризма от повстанческих движений изучался, однако отсутствие консенсуса в отношении определения терроризма затрудняет ответ на него. Для целей этого обсуждения мы будем использовать несколько определений, данных США и международным сообществом. Кодекс законов США (далее — «Кодекс США») определяет терроризм как «деятельность, которая (А) включает насильственные действия или действия, опасные для человеческой жизни, представляющие собой нарушение уголовного законодательства США или любого штата» и «по всей видимости, предназначены (i) для запугивания или принуждения гражданского населения; (ii) влияния на политику правительства путем запугивания или принуждения; или (iii) влияния на действия правительства путем массового уничтожения, убийств или похищений людей». Министерство обороны США определяет терроризм как «незаконное применение насилия или угрозы применения насилия, часто основанные на религиозных, политических или других идеологических убеждениях, чтобы посеять страх и оказать давление на правительства или общества для достижения, как правило, политических целей», а НАТО определяет терроризм как «незаконное применение силы или насилия в отношении отдельных лиц или имущества в попытке принудить или запугать правительства или общества для достижения политических, религиозных или идеологических целей».
В Кодексе США отсутствует какое-либо определение повстанческого движения; наиболее близким содержащимся в нем определением является подрывная деятельность. Министерство обороны и правительство США в целом определяют повстанческое движение как «организованное применение диверсионных действий и насилия для захвата, уничтожения или смены политического контроля в регионе». НАТО определяет повстанческое движение как «действия организованной, часто идеологически мотивированной группы или движения, которое стремится осуществить или предотвратить политические изменения руководящего органа в регионе, направленные на убеждение или принуждение населения путем применения насилия и подрывной деятельности».
В рамках этих определений можно выделить три различия между терроризмом и повстанческим движением: масштаб намерений, роль насилия и отношения с населением. Что касается первого пункта — масштаба намерений, терроризм направлен просто на принуждение и влияние на поведение, в то время как повстанческое движение стремится к политическому контролю путем смены существующего правительства таким образом, который обычно называется сменой режима. В 2007 г. эти выводы были включены в учебное пособие Военной академии США, согласно которым «каждая из пяти целей повстанческого движения — насильственной группы определенного движения сопротивления — направлена на атаку режимов. Для сравнения, цели террористов не связаны конкретно с правительствами, а направлены на более широкие идеологические намерения. Кроме того, у террористов может даже отсутствовать необходимость действовать против правительств. Вместо этого они могут избрать нападение непосредственно на общество для достижения конкретных конечных целей. Следовательно, по определению террористы не связаны с изменением режима, перераспределением власти или сменой общественного порядка». Таким образом, в то время как терроризм и повстанческое движение носят по своей сути политический характер, терроризм носит более ограниченный характер.
В рамках этих определений терроризма и повстанческого движения также наблюдается разница в роли насилия. У терроризма насилие является основным инструментом, используемым для внушения страха и оказания давления на правительство. Повстанческое движение, однако, сочетает в себе насилие — терроризм или вооруженное восстание в зависимости от фазы повстанческого движения — и подрывную деятельность, которая в кембриджском словаре определяется как «действия, направленные на уничтожение или нанесение ущерба существующей системе или правительству». Терроризм является лишь одним из нескольких методов повстанцев, поэтому определение ИГ как террористической организации предполагает, что оно не использует никаких других методов для достижения желаемого конечного результата, однако в широкой информационной кампании явно используются приемы борьбы с врагами ИГ при помощи пропаганды и вербовки среди населения их стран.
Это приводит к вопросу об отношениях организации с населением в целом. Рассматривая приведенные выше определения, можно заключить, что они подразумевают очень разные отношения. Определение терроризма предполагает враждебные отношения с населением в целом и использование насилия «в отношении лиц или имущества в попытке принудить или запугать правительства или общества». Определение повстанческого движения, однако, подразумевает различные отношения, поскольку оно направлено на «убеждение или принуждение населения». Поскольку повстанческое движение в конечном счете стремится к управлению, оно должно установить некоторую степень политической легитимности и, следовательно, не может полагаться на насилие для изменения общественного мнения. Несмотря на то, что тактика террора является наиболее заметным аспектом деятельности ИГ, нельзя игнорировать тот факт, что они также создали режим управления и сумели привлечь сторонников и сочувствующих благодаря пропаганде религиозных ценностей.
Определение борьбы
На основании результатов изучения деятельности ИГ в соответствии с этими определениями представляется очевидным, что это не просто террористическая организация, а исламистское повстанческое движение в транснациональном масштабе. Но разве это важно? Не является ли это различие только вопросом терминологии и доктринальной казуистики?
Различие между террористической организацией и повстанческим движением имеет значение, поскольку от него зависят методы борьбы. Рассматривая намерения и методы террористов, мы видим, что их отношения с населением в целом по существу враждебны. Террористы используют население в качестве рычага давления на правительство в попытке навязать ему свою волю. Поэтому у террористов, помимо определенного меньшинства, нет ни необходимости, ни желания получать поддержку населения. Для контртеррористической деятельности это означает, что достаточно атаковать террористическую организацию с использованием военной или полувоенной силы, поскольку предполагается, что население в целом поддерживает правительство и, следовательно, допускает возможность сопутствующего ущерба (непреднамеренные потери и повреждение или уничтожение частной собственности). В доктринальных терминах основой террористической организации является ее боевой потенциал; атака и уничтожение этого потенциала приводит к потере эффективности террористической организации.
Однако в случае повстанческого движения основой является население. Как уже отмечалось ранее, поскольку, в конечном счете, повстанческое движение стремится к управлению, оно должно заручиться согласием населения в целом; в противном случае новый режим может в конечном итоге столкнуться с новым повстанческим движением. Из этого следует, что в то время как повстанцы могут использовать терроризм, чтобы принудить население, он не может быть единственным инструментом, используемым повстанческим движением. В какой-то момент повстанческое движение должно убедить население, что они предлагают лучший вариант, чем существующее правительство, что означает менее враждебные отношения с населением. Другими словами, повстанец должен провести кампанию в «сердцах и умах», чтобы вызвать симпатию и установить легитимность.
Это различие в отношениях с населением в целом означает, что те, кто противодействует повстанческим движениям, сталкиваются с гораздо более сложным набором проблем; силы, противодействующие повстанческим движениям, должны нейтрализовать боеспособность сил повстанческого движения при сохранении поддержки со стороны населения, которое может быть настроено двояко или даже враждебно по отношению к правительству. Поэтому те, кто борются с повстанческими движениями, не могут просто полагаться на применение смертоносных средств для уничтожения боеспособности повстанцев; они должны использовать информацию и влиять на операции для того, чтобы подорвать легитимность повстанческого движения и его идей.
Даже в случае применения смертоносных средств борьба должна идти без ущерба для легитимности правительства или, по крайней мере, восприятия легитимности. Коротко говоря, и повстанцы, и те, кто им противодействует, борются за сердца и умы населения в целом, и для этого обе стороны должны использовать информацию для оказания влияния и убеждения, а не полагаться на смертоносные военные методы для простого принуждения или уничтожения.
Роль социальных СМИ
Определяя ИГ в качестве террористической организации, Запад опирался на военную силу для победы, практически не проводя информационные операции. Это позволило ИГ перехватить инициативу и контролировать идейное содержание в информационной войне, и в конечном счете именно информационная война породила явление, вызвавшее значительное беспокойство на Западе — вступление молодых мужчин и женщин, родившихся и выросших в Северной Америке и Западной Европе, в ряды ИГ. Аль-Каиде и Талибану также удавалось вербовать западное население, но в основном это были выходцы из Европы, и лишь малая часть была родом из Северной Америки, а сообщаемое количество завербованных было ниже, чем у ИГ. Так почему же ИГ смогло добиться большего успеха практически теми же методами?
Один из наиболее простых ответов — это технологии. Когда в 2001 г. Аль-Каида впервые заявила о своем существовании, социальные СМИ все еще находились в стадии становления. Для распространения своих сообщений Аль-Каида должна была полагаться на веб-сайт, который представлял собой, по существу, централизованную систему. В середине 2000-х гг. появились три социальных медиаплатформы, изменившие динамику распространения информации — фейсбук в 2004 г., а также твиттер и YouTube в 2006 г. Поскольку эти платформы завоевали огромную популярность, они открыли новые возможности для информационных операций.
Во-первых, производители информации больше не зависели от централизованной системы распространения информации через веб-сайт. Теперь в дополнение к основному средству производителей информации, будь то веб-сайт или учетная запись в социальных сетях, они могли использовать армию посредников для распространения информации. Каждый сотрудник, сочувствующий и представитель мог стать центром распространения для производителя. Это также означало, что производителям больше не приходилось завлекать потребителей информации на свой веб-сайт; каждый центр в сети распространения активно передавал сообщения другим членам своей подсети. Поэтому когда ИГ снова возникло в 2013 г., у него были социальные СМИ, отсутствовавшие у Аль-Каиды в 2001 г., которые позволили значительно расширить охват и постоянно транслировать информацию. Наконец, технологии означают, что ИГ могло не забрасывать сети вслепую для поиска новобранцев — вербовщики ИГ могли искать потенциальных членов в фейсбук и твиттер среди лиц, которых они считали уязвимыми.
Эволюция социальных СМИ также помогла ИГ проводить информационные операции, изменяя тон информационной среды. В целом, Интернет способствовал радикализации информационной среды путем демократизации распространения политических и социальных идей. До появления Интернета векторы распространения идей ограничивались радио, телевидением и печатными средствами массовой информации. Все это требовало значительного капитала, поэтому средства распространения информации в значительной степени контролировались основными информационными организациями, которые были обоснованно ограничены профессиональными стандартами и этическими нормами. Это означало, что перед тем как дойти до общественности, информация проходила через профессиональный фильтр для удаления неточной информации и недопустимых идей, что оказывало смягчающее воздействие на информационную среду. Однако Интернет позволяет распространять любые идеи практически без денежных затрат. В США стоимость доменного имени и веб-сайта меньше, чем чек из фастфуда, а учетные записи в социальных сетях бесплатны. Вероятно, наиболее существенным расходом становится доступ к Интернету, но даже это мизер по сравнению с капитальными затратами традиционных средств массовой информации. В результате получили распространение СМИ, называемые «новыми медиа» или «альтернативными средствами массовой информации». Зачастую не ограниченные профессиональными или этическими стандартами, эти СМИ работают для определенной аудитории, искажая информацию или манипулируя ею для поддержки конкретных политических целей. Другими словами, в Интернете можно говорить практически все и можно не только найти тех, кто будет верить, но и избежать практически любых последствий за распространение дезинформации.
Эта медийная революция в значительной степени способствовала возникновению в США информационной среды, критически настроенной по отношению к исламу. В 2001 г. информационная среда в США была довольно благоприятной по отношению к исламу. Несмотря на то, что ислам является одной из трех крупнейших мировых религий, о нем было мало известно американской общественности, и то только из-за продолжающегося конфликта между Израилем и палестинцами, а также в связи с отношениями между США и Ираном. Атаки 11 сентября вызвали сдвиг в общественном восприятии и мнении об исламе, а к 2013 г., после более чем десяти лет боевых действий в Ираке и Афганистане, во время которых были убиты и ранены тысячи американцев, информационная среда стала стабильно враждебной по отношению к исламу. Эта враждебность нашла свое место в социальных СМИ. фейсбук, YouTube и твиттер стали платформами для антиисламской риторики, и в то время как вещательные СМИ были заполнены негативной, а иногда и разжигающей вражду информацией об исламе, они были относительно сдержанными по сравнению с бурлящим котлом социальных СМИ. Не ограниченные профессиональными или этическими стандартами социальные СМИ стали средоточием враждебности, ненависти и сарказма. Содержание сообщений в основном не имеет значения; главное — это ощущение почти неумолимой враждебности по отношению к исламу.
Такое восприятие почти наверняка способствовало возникновению благоприятных условий для пополнения рядов ИГ, особенно среди молодых мусульман. Согласно работе Эфраима Бенмелеха и Эстебана Клора под названием «Чем объясняется приток иностранных боевиков в ИГИЛ?», опубликованной в 2016 г. Национальным бюро экономических исследований (Кембридж, Массачусетс) бедность не является движущей силой для присоединения к ИГ. В аннотации исследователи указали, что «наши результаты свидетельствуют о том, что приток иностранных боевиков в ИГИЛ обусловлен не экономическими или политическими причинами, а идеологией и трудностями ассимиляции в однородных западных странах», что поддерживает мнение о том, что успех ИГ — это не просто результат его собственных информационных операций, а совокупный результат его информационных операций, дополненных информационной средой, враждебно настроенной по отношению к исламу и мусульманским группам населения.
Поддержка ИГ снижается?
Однако в 2016 г. вербовочная машина ИГ дает сбой. На брифинге в Министерстве обороны США, состоявшемся 26 апреля, генерал-майор Питер Герстен, заместитель командира по операциям и разведке для коалиции, борющейся с ИГ, заявил, что количество иностранных боевиков, вступающих в ИГ, снизилось примерно до 200 в месяц по сравнению с более чем 1 500 год назад. За неделю до этого Джеймс Коми, директор Федерального бюро расследований, заявил, что в течение девяти месяцев количество людей, пытающихся покинуть США, чтобы присоединиться к ИГ, снизилось.
Однако другие должностные лица и эксперты отметили, что потеря ИГ захваченных территорий не отражает всей ситуации в целом. Д-р Джонатан Шанцер, вице-президент по исследованиям в Фонде защиты демократий, отметил, что «можно победить ИГИЛ на контролируемых им территориях, но невозможно победить ИГИЛ как явление. Идеология джихадизма продолжает развиваться и существовать».
Спланированные и скоординированные нападения во Франции и Бельгии, и совсем недавно в Турции, Ираке, Бангладеш и Саудовской Аравии — это напоминание о том, что ИГ не сломлено неудачами на своей территории. Мнение д-ра Шанцера было поддержано на брифинге в Конгрессе 12 апреля, когда заместитель госсекретаря США Энтони Блинкен заявил, что «для полной эффективности мы должны принимать меры для предотвращения распространения насильственного экстремизма, в первую очередь, прекращения вербовки, радикализации и мобилизации людей, особенно молодежи, для участия в террористической деятельности». С этой точки зрения недостаточно физического уничтожения ИГ и его боевого потенциала —Запад также должен победить идеологию и предотвратить ее проникновение в сердца и умы молодых людей по всему миру.
Будущие действия
Для завоевания сердец и умов информационная кампания должна проводиться на двух фронтах. Во-первых, США и их союзники должны разработать стратегическое послание, которое станет значимой альтернативой джихадистской риторике ИГ. Оно потребует тонкого баланса, поскольку такое стратегическое послание должно быть не только привлекательным для мусульман, но и не должно вызывать отторжения у других слоев населения. Это может быть проблематично, поскольку в США проживает значительное количество христиан-протестантов, многие из которых негативно относятся к исламу, а в некоторых европейских странах существуют социальные и культурные структуры, создающие напряженность в отношениях с мусульманскими меньшинствами. Проблема усложняется еще и тем, что информационная кампания не может полагаться на разум и логику; она должна также учитывать то, что молодые люди более восприимчивы к обращениям, затрагивающим их эмоции и ценности, а не логику и здравый смысл, и что ненависть и месть может быть более мощным мотивирующим фактором, чем сострадание, терпение и компромисс. Наконец, стратегическое послание должно быть поддержано на местном уровне соответствующими центрами влияния, такими как представители и организации поп-культуры, и оно должно распространяться через различные платформы с особым акцентом на информационные источники, привлекающие молодежь.
Однако иногда не сказанное так же важно, как сказанное. Это означает, что эффективная информационная кампания должна найти способ прекращения провокационных и подстрекательских нападок на ислам. Такая кампания в максимально возможной степени будет реагировать на любое событие или публикацию, которые издеваются или высмеивают ислам и его символы, особенно Мухаммеда и Коран. Любое такое ограничение может быть проблематичным, поскольку западные демократии ценят принцип свободы слова, и любая попытка обуздать антиисламскую риторику обязательно будет рассматриваться как нарушение этого принципа и, по крайней мере, в США будет восприниматься как капитуляция в пользу политической корректности. Более того, изменения в американской политике, свидетельством которых стало избрание Дональда Трампа, могут стимулировать антииммигрантские, антимусульманские и расистские настроения в США и Европе, оставляя сдержанности менее значительную роль.
Однако в США существуют юридические прецеденты, которые поддерживают попытки ограничить разжигание ненависти, хотя, как правило, речь идет о расовых, а не религиозных признаках. Можно также отметить, что в статье III раздела 3 Конституции США рассматриваются изменнические действия, «способствующие усилиям противника по вербовке», но даже если бы правительство США осмелилось применить положение о государственной измене, политические оппоненты, безусловно, оспорили бы связь между антиисламской риторикой и вербовкой в ИГ. В конце концов, мы должны найти способ снижения чувства социальной и культурной изоляции, способствующего возникновению негативного посыла, из-за которого ИГ становится привлекательным для молодых людей; в противном случае любые позитивные стратегические послания могут оказаться бесполезными.
В конце концов, если США и Европа надеются победить, они должны отказаться от политически выгодного рассмотрения ИГ как террористической организации и принять тот факт, что они борются с исламским повстанческим движением, которое привлекает и вербует сторонников по всему миру. Они должны также признать, что военная сила сама по себе недостаточна, и для победы над ИГ необходимо привлечь основные слои населения путем идеологических посланий и политики, логически и эмоционально убеждающей в том, что в их же собственных интересах они не должны поддерживать религиозных экстремистов, которые хотят погрузить исламский мир обратно в средневековье. И, наконец, они должны признать ту роль, которую играет свобода слова в демократических странах для создания условий, способствующих вербовке и информационным кампаниям ИГ.
Несмотря на всю свою сложность и необходимость тщательной и терпеливой проработки, эти принципы дают надежду на победу над ИГ и снижение вероятности долгосрочного кровопролития, которое может привести к серьезным и непредвиденным потерям для наших обществ.
Комментарии закрыты.