Последствия для евроатлантического миропорядка
Д-р Пал Дуней, профессор Центра им. Маршалла
Cоединенные Штаты определили тематику для международной безопасности, а также в значительной степени и терминологию, используемую во всем мире. Так же они поступили и со Стратегией национальной безопасности (СНБ) 2003 г., объявив Глобальную войну против терроризма, и снова в 2017 г., подчеркнув в своей новой СНБ проблему конкуренции великих держав – между США (и их друзьями и союзниками) и Китаем и Россией. Все еще слишком рано говорить, присоединятся ли друзья и союзники к США в этой конкурентной борьбе.
Учитывая выше сказанное и предполагая, что США соревнуются с Китаем и Россией в глобальном масштабе, присутствие США должно быть в тех частях мира, где проявляют активность конкуренты либо по отдельности, либо вместе. Это означает, что Центральная Азия должна быть в центре внимания США, особенно потому, что две другие великие державы граничат с Центральной Азией и являются ее потенциальными спонсорами, инвесторами, торговыми партнерами, а также могут обеспечивать этому региону помощь и безопасность.
Справедливо будет задаться вопросом, насколько обоснованы преобладающие и популяризированные представления о китайском (и российском) влиянии в Центральной Азии. А именно, представления о том, что:
- Эти два государства дополняют вклад друг друга, в то же время конкурируя за доступ к рынкам, инвестициям и влиянию.
- Источник китайского влияния носит преимущественно экономический характер, в то время как Россия рассматривается как гарант безопасности.
- Каналы влияния в основном двусторонние, а региональные организации играют, как правило, вспомогательную роль.
Международная безопасность носит сегодня гораздо более глобальный характер, чем несколько десятилетий назад, и все же имеются все основания утверждать, что географическая близость стран продолжает иметь большое значение. Применительно к региону Центральной Азии, необходимо ответить на следующие вопросы: какова динамика отношений между Китаем и пятью центральноазиатскими странами, и насколько обоснованы тревоги относительно влияния Пекина в регионе? Каковы устремления Китая и совпадают ли они с устремлениями государств Центральной Азии? Что покажет сравнительный анализ влияния Китая и влияния ведущих западных стран в этом регионе?
Расширяя отношения между Китаем и регионом Центральной Азии
Вот уже почти три десятилетия отношения между Китаем и Центральной Азией имеют крайне динамичный характер. Из быстро развивающегося, но все же не основного, игрока на мировой арене в начале 90-х гг. Китай превратился в одну из ведущих мировых держав. В 1992 г., когда страны Центральной Азии всего год перед этим стали независимыми, доля Китая в мировом суммарном ВВП была лишь 1,71%, а в списке развитых экономик мира страна занимала 10-е место. В 2018 г. доля Китая в общемировом ВВП составляла 15,86% (в номинальном исчислении), и Китай был второй крупнейшей экономикой мира после США, отодвинув на третье место Японию, опередив ее на 10%.
Это было испытанием т.н. «Стратегии 24-х иероглифов» Дэн Сяопина, провозглашенной в 1990 г., в соответствии с которой Китай должен «спокойно наблюдать; обеспечить безопасность своих позиций; вести дела взвешенно; прятать свои возможности и выжидать; стараться быть не очень заметным; и никогда не претендовать на лидерство». Помимо десятикратного роста объема китайского ВВП, стоит рассмотреть еще два фактора: 1. «Стратегия 24-х иероглифов» не соответствует большей части истории Китая, которая больше была основана на системе Фенг-Гонг («платящий дань»), в соответствии с которой страна устанавливала связи с соседними государствами и со временем делала их экономически зависимыми. Как считает кыргызский дипломат и известный в Центральной Азии ученый Куштарбек Шамшидов, после достижения такой экономической зависимости соседнего государства «китайский императорский двор приобретал также и политическое влияние и использовал эту страну в качестве буферной зоны для защиты своей территории от внешних сил». 2. Любопытно, в какое время была принята эта стратегия. В 1990 г. коммунистические страны занимали оборонительные позиции, и «мировая система социализма» готова была рухнуть. Как следствие, оборонительная стратегия, изложенная Дэн Сяопином, отражала обстоятельства конкретного периода, но совсем не была рассчитана на то, чтобы стать основой международной политики Китая на длительную историческую эпоху. Более того, когда государство развивается быстро, то ему трудно противостоять искушению увеличить свои амбиции, независимо от исторических традиций, и стремиться к восстановлению своего статуса в международной системе.
Развал Советского Союза также означал возрождение важности географической близости государств. Китай был в то время на ранней стадии своей трансформации, но все же уже тогда опережал новые независимые государства Центральной Азии. В 1992 г. общий суммарный ВВП стран Центральной Азии составлял 10,29% от ВВП Китая. В 2019 г. ВВП Центральной Азии составлял всего 2,045% ВВП Китая. Такое пятикратное «падение» не означает, что регион Центральной Азии не развивался (он развивался, хотя и медленно). Напротив, это демонстрирует ошеломляющий рост богатства Китая по сравнению со странами Центральной Азии. Что касается паритета покупательной способности, то огромная разница была все же не такой потрясающей, поскольку в Китае был более высокий уровень цен в 2019 г. чем в странах Центральной Азии. Кыргызстан и Таджикистан имели платежный и торговый дефицит. Узбекистан продемонстрировал переменчивый курс, введя высокие тарифы и нетарифные барьеры, пытаясь защитить свой зависимый внутренний рынок. Когда эти защитные меры были ослаблены, торговый дефицит вырос (см. Таблицу 1).
Если мы более тщательно проанализируем Центральную Азию в контексте всех стран-преемниц Советского Союза, то придем к важному выводу. Спустя почти три десятилетия после распада Советского Союза пять самых богатых стран по номинальному ВВП на душу населения – это те, которые производят и экспортируют углеводороды – Россия, Казахстан, Туркменистан и Азербайджан (Беларусь реэкспортирует некоторую часть этих продуктов, импортированных из России). Это означает, что трех десятилетий было недостаточно, чтобы обогатить бывшие советские республики путем производства с высокой добавочной стоимостью и изменениями экономических основ.
Страны с ограниченным внутренним капиталом для инвестирования могут попасть в серьезную зависимость от прямых иностранных инвестиций (ПИИ). В такой ситуации государства сдаются на милость инвесторов. Экономики в некоторых центральноазиатский странах, в частности, в Кыргызстане и Таджикистане, зависят от внешней помощи и будут оставаться в таком положении еще не одно десятилетие. Это и понятно, поскольку страны Центральной Азии − без царского режима и советских экспериментов и их существенного позитивного влияния на развитие региона, включая его индустриализацию, урбанизацию, культурный подъем и провозглашенное равенство мужчин и женщин – были бы классическим примером развивающихся стран. Тем не менее, большие территории в Центральной Азии развивались как монокультурные экономические образования, основанные на сельскохозяйственном производстве и добыче природных ресурсов – от хлопка до урана – модель, которая была разумной только в широких рамках Советского Союза. И все же определенная индустриализация изменила центральноазиатский ландшафт, особенно в Казахстане, где половина рабочей силы занята в промышленности, строительстве, торговле или в секторе коммуникаций.
Китай следует прагматическим политическим курсом в своих международных отношениях, основанных на хорошо известных принципах: невмешательство во внутренние дела других стран, развитие выгодного экономического сотрудничества и улучшение собственной репутации. В своей международной политике Китай ведет борьбу с набором из трех зол – терроризм, экстремизм и сепаратизм – и стремится к тому, чтобы весь мир принял концепцию «Одного Китая». Следуя этим курсом, Китай не выдвигает предварительных условий, когда рассматривает возможность сотрудничества с новыми партнерами. Понятно, что Китай не настаивает на соблюдении прав человека в качестве условия, поскольку и сам не отвечает этому условию. Это дает Пекину преимущества по сравнению с теми, кто выдвигает политические условия для сотрудничества. Такая позиция удовлетворяет страны Центральной Азии, где такой подход считается абсолютно приемлемым, поскольку «совпадение режимов» делает Китай естественным партнером и не требует никаких компромиссов. Китай извлекает выгоды из двух фактов: 1. Политическая стабильность на высоком уровне помогла установить долгосрочные отношения с людьми у власти. 2. Централизация власти в руках немногих (в некоторых случаях в руках одного человека). Хотя эти два факта в контексте Центральной Азии плотно переплетаются, важно отметить, что концентрация власти облегчает приобретение влияния, в том числе и посредством коррумпированных политических инструментов, таких как шантаж и подкуп. Китай получает от этого выгоды, поскольку многие из его инвестиций предоставляются государственными компаниями, а негосударственные фирмы могут оказаться в затруднительном положении перед лицом чрезвычайно мощного государственного аппарата Китая (см. таблицу 2.)
Что касается внешней торговли, то отношения характеризуются существенной асимметрией. Ни одно из государств Центральной Азии не входит в число основных партнеров-импортеров Китая, только Казахстан занимает 39-ю позицию. Китай же является крупнейшим (для Кыргызстана и Узбекистана) или вторым крупнейшим (для Казахстана) партнером-импортером для стран Центральной Азии. Аналогичная ситуация и с экспортом – крупнейший региональный партнер-экспортер Китая – Казахстан – занимает 36-ю строчку. В то же время, Китай является самым крупным (для Туркменистана и Узбекистана) или вторым самым крупным (для Казахстана) партнером-экспортером. Случай с Туркменистаном представляет особый интерес, поскольку эта страна в огромных объемах экспортирует газ (и практически ничего больше). В последние годы 70% туркменского экспорта шли в Китай. Туркменистан понял, каким сдерживающим развитие фактором может стать такая асимметричная зависимость, и в 2018 г. возобновил экспорт газа в Россию после многих лет периодически портящихся двусторонних отношений.
Что касается ПИИ, то и здесь Китай играет ключевую роль, хотя и с различными вариациями. Чем меньше диверсифицирована экономика региона Центральной Азии, тем меньше он может привлечь ПИИ и тем больше он зависит от китайских инвестиций. Часть ПИИ предоставляются в виде кредитов: Туркменистан заплатит Китаю за его вклад в строительство газопровода поставками газа, когда газопровод вступит в строй.
Бизнес-отношения с Китаем характеризуются такими особенностями как отношения именно на уровне правительств, отсутствие прозрачности и могут включать компонент коррупции в отношениях с руководителями. Экономические средства будут использоваться для создания отношений преданности и зависимости.
Все это порождает несколько вопросов. Превратилось ли существенное экономическое влияние Пекина в политическое влияние? Заставило ли это влияние страны занять такие позиции, которые бы они в противном случае не заняли? Или заставило ли это государства не высказывать взгляды, которые расходятся со взглядами Китая? Принимая во внимание схожести режимов в странах региона и в Пекине, а также тенденцию центральноазиатских стран избегать участия в делах великих держав (если только не попросит важный стратегический партнер, чаще всего, Россия), то трудно сделать вывод о том, что Китай использует выдвигаемые условия и рычаги влияния для формирования позиции стран Центральной Азии на международной арене. Трудно сказать, чувствуют ли иногда правительства стран Центральной Азии необходимость действовать (или молчать) под давлением Китая и вопреки своим интересам. Это было бы ясно только в том случае, если бы Китай комментировал события в Центральной Азии или если бы центральноазиатские страны комментировали события в Китае, в частности, такие болезненные темы как Тайвань, ситуацию в Южно-Китайском море или негуманное обращение с уйгурским национальным меньшинством. Однако, стороны тщательно избегают любых публичных комментариев, которые бы могли нанести ущерб отношениям между ними.
Существует устойчивая экономическая зависимость Центральной Азии от Китая и политическая согласованность между Пекином и странами региона. Доминирует мнение о том, что Китай старается не выходить за рамки традиционных способов оказания влияния, поскольку Россия является стратегическим партнером также и в сфере безопасности. Однако, по мере увеличения своей мощи в последние десятилетия, Китай также создал сеть взаимоотношений со странами Центральной Азии и в сфере военных закупок. И хотя рынок военных товаров в Центральной Азии невелик, Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан являются членами Организации договора о коллективной безопасности (ОДКБ), а у Узбекистана имеются специальные договоренности с Россией. Эти четыре государства могут закупать российские вооружения и оборудование по российским национальным ценам, что практически устраняет конкуренцию со стороны других экспортеров. Исключение могут составить только те специализированные товары, которые Россия не может поставлять.
В рамках такой схемы Китай начал постепенно расширять военное взаимодействие со странами Центральной Азии. Модель его присутствия в регионе довольно сложная и основывается на взаимной выгоде. Еще примерно десять лет назад Китай начал осуществлять некоторые поставки, в основном небольшим и бедным странам региона – Кыргызстану и Таджикистану – для нужд национальных полицейских служб. В числе проектов было строительство здания для подразделений по борьбе с контрабандой наркотиков в южном районе Таджикистана. Следует отметить, что Китай покупает военные товары у стран Центральной Азии, включая приобретение 40 торпед «Шквал» у Казахстана в 1998 г. Поскольку некоторые центральноазиатские страны (Казахстан и Туркменистан) экспортируют энергоносители на китайский рынок, то военные поставки в эти страны зачастую осуществляются для того, чтобы снизить торговый профицит. Китай продал Казахстану и Узбекистану беспилотники Wing Loong-1. Таджикистан закупил у Пекина боевые бронемашины и патрульные автомобили. У Туркменистана огромный торговый профицит из-за экспорта газа, и он закупил у Китая наземные ракеты и радиолокационные станции. В Туркменистане и Узбекистане на боевом дежурстве стоят китайские системы противовоздушной обороны HQ-9. Казахстан закупил у Китая военный самолет Y-8, который по своим характеристикам схож с российским Ан-12. По мере того, как оборонная промышленность Китая становилась все более разносторонней и конкурентоспособной, страна постепенно превращается в экспортера вооружений с вполне конкурентоспособными ценами и условиями поставок, включая долгосрочную схему выплаты кредита поставками товаров, т.е. бартерные сделки между странами. Такие инновационные подходы сделали Китай конкурентоспособным на центральноазиатском рынке военных товаров и услуг.
Китай также расширил сотрудничество с регионом Центральной Азии в сфере безопасности. Количество совместных военных учений растет, в основном с участием тех трех стран, с которыми Китай имеет общую границу: Казахстана, Кыргызстана и Таджикистана. Некоторые учения проводились в рамках Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). Китай также создал базу в Горно-Бадахшанской области Таджикистана возле границы с Китаем и Афганистаном, на территории которой был построен ряд учебных центров и командных пунктов. Соответствующее соглашение было подписано правительствами двух стран в 2016 г. Объект считается пограничным постом, построенным на китайские деньги и на котором несут службу подразделения Народной вооруженной полиции Китая. Этот пост предоставляет Китаю информацию об Афганистане, который Пекин считает единственной крупной внешней военной угрозой Центральной Азии, и предотвращает передвижение афганских террористов в Китай через Таджикистан. Китайские предпочтения в сотрудничестве в сфере безопасности можно назвать прагматичными. Помимо экономических интересов Китай уделяет внимание тем областям, где у него, как он считает, есть недостатки и в которых определенные действия со стороны стран Центральной Азии могут положительно отразиться на его безопасности. Их можно связать с борьбой против «трех зол», хотя некоторые из них, такие как сепаратизм, могут требовать вольного толкования. Принимая во внимание нынешние тенденции, можно прийти к выводу о том, что Китай использовал возможность расширить сферу своей деятельности, основываясь на таких факторах как географическая близость, экономическая асимметрия и становящиеся все более разнообразными источники его силы и влияния.
Китай и гражданское общество стран Центральной Азии
Ни одно из государств Центральной Азии не является полноценной демократией. С определенными вариациями (Кыргызстан является заметным исключением) они все автократические режимы или же откровенно диктаторские. Отчуждение крупных сегментов населения может способствовать нестабильности и представлять опасность для руководителей этих стран, стремящихся остаться у власти как можно дольше. По этой причине имеет смысл проанализировать не только межгосударственные отношения, но также и то, как гражданское общество в странах региона относятся к Китаю (и в отдельных случаях к китайским гражданам). Имеются разрозненные свидетельства того, что жители других регионов, где наблюдается китайское присутствие, относятся к Китаю с такой же настороженностью, что и население Центральной Азии. У этого явления есть три аспекта: 1. Осторожное отношение к Китаю, который, как партнер, стремится довести до максимума свои выгоды, при этом не принимая во внимание местные нужды. В частности, это относится к китайским инвестиционным проектам, которые в недостаточной мере предоставляют занятость местной рабочей силе. 2. Китай использует в своих интересах асимметричные отношения, несправедливо получая при этом выгоды. 3. Китай накладывает на своих партнеров ограничения, не позволяющие им высказывать иную, а иногда и противоречащую китайской, точку зрения. Эти три аспекта объединяет один вопрос: с кем именно не согласны жители стран Центральной Азии – с Китаем или с собственными лидерами, которые, возможно, в недостаточной мере ставят на первый план национальные интересы в своих отношениях с Китаем? Ответить на этот вопрос сложно, поскольку отношения в высшей степени асимметричны, а присутствие других стран в регионе практически незаметно; таким образом, Пекин остается единственным реальным партнером. Россию можно было бы считать исключением, но те средства, которые она была бы готова вложить в регион в долгосрочной перспективе, более ограничены. И другой вопрос: Существует ли сговор между отдельными коррумпированными руководителями стран Центральной Азии и китайскими властями?
За последние пару лет было несколько случаев, когда у чиновников в странах Центральной Азии были неприятности, связанные с действиями (или бездействием) в отношении Китая. Эти случаи можно разделить на две группы: те, где в основе лежали вопросы использования или принадлежности территорий стран Центральной Азии, и те, где главным фактором была этническая принадлежность. По мере возрастания интенсивности взаимоотношений стран региона с Китаем возрастает и количество проблем, связанных с этими аспектами.
Вопросы, связанные с владением землей и ее арендой, обсуждаются в рамках двусторонних отношений Китая с Казахстаном и Таджикистаном. В 2016 г. в Земельный кодекс Казахстана были внесены изменения, согласно которым иностранцы также могут брать землю в аренду. Эти изменения привели к энергичным протестам и демонстрациям, поскольку люди интерпретировали их как разрешение передавать иностранцам также и право владеть землей. Хотя на самом деле это не так, такое впечатление может создаваться, когда земля передается в аренду на довольно длительный срок. В ответ на протесты бывший в то время президентом Нурсултан Назарбаев приостановил применение кодекса, и внесенные поправки были отменены. И хотя этот эпизод не был официально связан с занимавшим тогда пост премьер-министра Каримом Массимовым (прокитайским политиком с дипломами от университетов в Пекине и Ухане), существовали подозрения, что именно он инициировал изменения в Земельном кодексе, которые способствовали бы экономической экспансии Китая. В Таджикистане китайским фермерам было разрешено брать в аренду сельскохозяйственные угодья с начала 2010-х гг., что также вызвало опасения относительно возможных протестов. Однако, протестов удалось избежать, поскольку выделяемые под аренду участки земли были неосвоенными, и была дана гарантия, что выращенная на них сельскохозяйственная продукция будет продаваться внутри страны, а не вывозиться в Китай. Эти случаи показывают, насколько чувствительными могут быть вопросы владения землей в преимущественно аграрных странах.
Китай стремится к достижению этнической однородности. Эти усилия наталкиваются на определенные трудности в отдаленных районах Тибета, в населенной уйгурами провинции Синцзян и в других местах, поскольку они осуществляются без согласия национальных меньшинств. Синцзянский район примыкает к региону Центральной Азии, и уйгуры проживают также и в центральноазиатских странах – в Казахстане и в меньших количествах в Кыргызстане и Узбекистане. Когда для ускорения достижения этнической однородности Китай открыл т.н. центры профессионального обучения (а на самом деле лагеря принудительного перевоспитания) и провел через системы такого «обучения» один миллион китайских граждан, если не больше, то в Казахстане начались демонстрации. Демонстрации не ограничились только поддержкой уйгуров, которых в Казахстане насчитывается менее 200 тыс.; среди движущих сил демонстраций было и все больше нарастающее подозрение в том, что в Китае также преследуют и мусульман, единоверцев жителей Казахстана. Перед руководством Казахстана встал трудный выбор, поскольку устоявшаяся политика невмешательства в дела друг друга в отношениях между двумя странами вступила в противоречие с необходимостью соблюдения основных прав человека. В конце концов власти Казахстана приняли решение урегулировать вопрос с демонстрантами на национальном уровне и не поднимать этот вопрос официально на уровне межгосударственных отношений с Пекином. Такой подход отличался от прежней политики Казахстана, которая оставляла Астане какое-то пространство для дипломатического маневра в вопросах, связанных с уйгурами. Казахские официальные власти сделали все возможное, чтобы заверить Китай в том, что они и дальше будут придерживаться политики невмешательства в дела Пекина.
Несколько месяцев спустя, в феврале 2020 г., репрессиям подверглись этнические дунгане в южной части Казахстана, неподалеку от границы с Кыргызстаном. Дунгане – мусульмане, происходящие из китайской народности Хан, и поэтому широко было распространено мнение, что имели место этнические погромы. Хотя это были не первые этнические столкновения в Казахстане, это были первые с участием китайских этнических меньшинств, в результате которых погибли 11 дунган. Эти протесты, которые до сих пор проходили только в пределах Казахстана и Кыргызстана, указывают на то, что власти центральноазиатских стран должны обращать пристальное внимание на общественное недовольство, чтобы избежать социальной нестабильности. Поскольку ни одно из государств Центральной Азии не является развитой демократией, то созданные там механизмы управления социальными конфликтами могут оказаться недостаточными. Китай также должен понимать, насколько чувствительным может стать вопрос его регионального доминирования, и как это может использовать в своих целях политическая оппозиция в странах региона, стремящаяся отстранить от власти нынешних руководителей.
Доминирование двусторонних контактов в «сахарной глазури» многосторонних отношений
Великие державы, такие как Китай, обычно предпочитают двусторонние отношения со своими партнерами, поскольку в этих случаях их доминирование будет более значительным и ярко выраженным. В последние два десятилетия великие державы предпочитали межправительственные организации, в которых они могли бы доминировать или играть в них роль, превышающею их действительный уровень влияния в мире. Быстро растущий статус Китая как великой державы не требует региональной межправительственной структуры. И все же он участвует в региональной (евроазиатской) международной организации, в которой четыре из пяти стран Центральной Азии являются членами, а пятая (Туркменистан) постоянным гостем. Однако, тот факт, что государства объединяются в межправительственные структуры, фундаментально не меняет отношения силы и влияния. ШОС была создана пятью странами почти четверть века назад. До недавнего времени роли ее шести членов были четко определены, и доминирующими игроками были Китай и Россия. После присоединения Индии и Пакистана в 2017 г. ситуация медленно будет усложняться из-за геополитической важности Дели. Хотя роль этой организации в первое десятилетие ее существования часто преувеличивалась, и слышались рассуждения о том, что она заложит основы для антиамериканского альянса, она по-прежнему служит интересам своих членов. Присоединились два новых члена, ни один из первоначальных членов не покинул организацию (в отличие от ОДКБ), а количество наблюдателей и партнеров по диалогу растет. Встречи в рамках ШОС важны для руководителей стран Центральной Азии, поскольку дают им возможность двустороннего общения с коллегами из Китая и России. Реальность многостороннего сотрудничества для центральноазиатских членов ШОС в том, что эта организация дает возможность для переговоров с лидерами крупных держав в двустороннем формате.
Начиная с 2013 г., Китай продвигает концепцию «Один пояс – один путь» (ОПОП), которая сейчас называется «Инициатива пояса и дорог», и являющуюся грандиозной стратегией создания механизма сбора пошлин с центром в Пекине. Это беспроигрышная игра для Пекина, поскольку китайские ресурсы, вложенные в проекты, считаются необходимыми в странах конечного назначения и транзита. Центральная Азия является своеобразным трамплином для центрального сухопутного участка ОПОП, в то время как Китай активно развивает и морскую часть проекта («Шелковый путь» и «Морской Шелковый путь»). Центральная Азия сухопутными маршрутами соединяет Китай с его рынками в Европе. Странам этого региона принесут большую пользу проекты инфраструктурного развития, будь то строительство шоссейных дорог, железных дорог, трубопроводов или электросетей. Эти проекты будут приняты с благодарностью в странах, у которых нет ресурсов не только на модернизацию, но и на поддержку устаревшей инфраструктуры. Но есть здесь и отрицательные стороны, а именно – инвестиции сопровождаются ростом влияния, которое может оставаться безвредным (будет поддерживать мирное развитие Китая и его концепции гармоничного мира), а может иметь и отрицательный эффект. Китайские инвестиции приходят вместе с китайской рабочей силой (что не стимулирует занятость в центральноазиатских странах), а зачастую и с китайским бизнес-присутствием, что может приобрести определенную форму неоколониализма. Для беднейших стран Центральной Азии китайские ресурсы могут оказаться единственно доступными, в то время как в странах побогаче они будут выступать в качестве дополнительного финансирования необходимых проектов. Например, возьмите 121 млн. долл., выделенных Китаем на два проекта по перестройке и развитию сети улиц в столице Кыргызстана Бишкеке. Часть этих денег не была использована на эти проекты или просто «исчезла» (что привело к так и не завершенному уголовному расследованию), а в некоторых случаях качество перестроенных дорог (например, между Бишкеком и Международным аэропортом «Манас») было ниже требуемых стандартов. И все же проведенные работы снизили уровень загрязненности в городе с вредным для здоровья воздухом, а основные магистрали города больше не причиняют вреда автомобилям, которые по ним ездят. Плакаты на автобусах извещают о том, что они были подарены Китаем.
Может сложиться неверное впечатление, что в Центральной Азии нет никаких других проектов развития, кроме тех, которые инициированы и реализуются китайской стороной. Например, проект «Центральная Азия – Южная Азия 1000» (ЦАЮА 1000), суть которого состоит в том, чтобы производимую гидроэлектростанциями Кыргызстана и Таджикистана электроэнергию экспортировать в Афганистан и Пакистан, финансирует Всемирный банк.
Какие последствия возможны для ЕС, США и евроатлантического миропорядка?
В 2019 г. и в 2020 г. Европейский союз и США приняли новые стратегии в отношении региона Центральной Азии. Они отличаются реализмом и ограниченными амбициями. Как у ЕС, так и у США хватает дел в других географических регионах, и Центральная Азия не в числе их приоритетов. Госдепартамент США призывает страны Центральной Азии «укреплять свою независимость от злотворных субъектов» и также «поддерживать индивидуальный суверенитет и делать четкие выборы в пользу достижения и сохранения экономической независимости». Несмотря на осторожные и дипломатичные формулировки, совершенно ясно, что текст документа относится не только к террористическим и радикальным исламским группировкам. Эти угрозы не представляют опасности для экономической независимости пяти государств региона, а вот Китай и Россия, возможно, представляют. ЕС же в основном повторяет свою старую «песню» о сотрудничестве и снова перечисляет свои ожидания. Но возвращает нас к реальности ответы на два простых вопроса: сколько денег ЕС и США вкладывают в регион Центральной Азии? Задействуют ли они в этом регионе свои лучшие людские ресурсы? США сократили вдвое свои программы помощи там несколько лет назад, а ЕС не наращивает свои ресурсы в регионе.
Сила – это понятие не абсолютное, а относительное в международной системе отношений. Некоторые великие державы снизили свои обязательства перед странами этого региона или фактически поставили Центральную Азию на более низкую позицию в списке своих стратегических приоритетов. Такая ситуация почти не оставляет государствам Центральной Азии выбора; когда нет выбора, то лучшим выбором остается Китай. Похоже, что в обозримом будущем не будет ни средств, ни политической воли пересмотреть такое положение вещей. Однако, такие явления как эпидемия коронавируса, резкое падение цен на нефть и глобальная рецессия демонстрируют, что системные потрясения могут изменить стратегические расчеты. Способность ОПОП поддерживать высокий объем товаров и создавать ощущение «соединенности» повлияет на конкуренцию великих держав в Центральной Азии и на связи региона с Китаем и евроатлантическим миропорядком.
Комментарии закрыты.