Джеймс Уитер
После вторжения Российской Федерации в Крым в марте 2014 г. гибридная война перестала быть предметом исследования только военных стратегов и вошла в более широкую политическую сферу в качестве серьезного вызова безопасности Запада. В термине «гибридная война» отражена попытка охватить сложный характер войны XXI века, в которую вовлечено множество субъектов, в которой размыты традиционные различия между видами вооруженных конфликтов и даже между понятиями войны и мира. И хотя термин «гибридная война» придуман на Западе, а не в России, все виды враждебной российской деятельности – от скрытого использования спецназа до манипулирования выборами и экономического давления – были названы гибридными и вызвали растущую тревогу в западных ведомствах, занимающихся вопросами безопасности. Существует множество определений гибридной войны, и эти определения продолжают эволюционировать. Определение гибридной войны – это не просто формальный академический диспут, потому что эти определения могут предопределить, как государства будут воспринимать гибридные угрозы и отвечать на них, и какие правительственные учреждения будут задействованы в противостоянии им.
Историки используют термин «гибридная война» просто для описания повторяющегося использования конвенциональных и неконвенциональных сил в одной и той же военной кампании. Питер Мансур, например, определил гибридную войну как «конфликт с использованием сочетания конвенциональных военных сил и нерегулярных сил (партизан, повстанцев и террористов), в число которых могут входить как государственные, так и негосударственные субъекты, нацеленные на достижение общей политической цели». Эти характеристики являются типичными для всех войн, начиная с древних времен. С исторической точки зрения, гибридная война, конечно же, не является новым феноменом. В 2000-е гг. использование термина «гибридный» стало распространенным способом описания современной войны, не в последнюю очередь из-за возросшей изощренности и летальности насильственных негосударственных субъектов и возросшего потенциала кибервойны. Определения гибридной войны подчеркивали сочетание конвенциональных и нерегулярных подходов по всему спектру конфликта. Еще в 2007 г. Фрэнк Хоффман определил гибридную войну как «различные инструменты ведения войны, включая конвенциональные возможности, нерегулярные тактические приемы и формирования, террористические акты, в том числе беспорядочное насилие и принуждение, а также уголовный беспредел, применяемые обеими сторонами и различными негосударственными субъектами». Считается, что объединение конвенциональных и нерегулярных методов ведения войны отличают гибридную войну от ее исторических предшественников. В традиционной войне конвенциональные и нерегулярные операции имели тенденцию проводиться одна за другой, но индивидуально, и операции бойцов нерегулярных сил, как правило, были вторичными по отношению к военным кампаниям с использованием конвенциональных военных сил. До 2014 г. военные аналитики рассматривали недолгую войну между Израилем и «Хезболлой» как конфликт, который больше всего подходил под современное определение гибридной войны. Силы обороны Израиля не ожидали от «Хезболлы» изощренного сочетания партизанской тактики и применения регулярных войск, а также эффективной кампании стратегических коммуникаций.
Гибридная война уже по своей природе асимметрична. Американские военные аналитики используют термин «асимметричная война» при описании стратегий и тактических приемов государственных и негосударственных соперников США, стремящихся добиться своих стратегических целей, несмотря на превосходство США в обычной военной мощи. Асимметричные методы ведения войны, которые, в конечном итоге, сводятся к тому, что сильная сторона одного из соперников используется против слабой стороны другого, всегда были составной частью успешной стратегии. Асимметрия естественным образом включает некинетические подходы в «серой зоне» между войной и миром. Однако, развитие информационных технологий позволяет государственным и негосударственным субъектам направлять свои действия против политических руководителей и общественности через глобализованные сетевые СМИ и интернет. Это в перспективе расширяет концепцию войны и включает в нее культурные, социальные, правовые, психологические и моральные аспекты, где военная сила меньше подходит для решения поставленных задач.
Именно после российских действий в Крыму в 2014 г. о гибридной войне заговорили все. Западные комментаторы использовали термин «гибридная» как наиболее подходящий для описания всего разнообразия методов, задействованных Россией при аннексии Крыма и поддержке вооруженных сепаратистов в Восточной Украине. Российские приемы включали традиционное сочетание конвенциональных и нерегулярных боевых операций, но также имели место организация политических протестов, экономическое давление, кибероперации и особенно интенсивная кампания дезинформации. В выпуске справочника «The Military Balance» за 2015 г. дано, как считается, наиболее всеохватывающее определение проявления гибридной войны: «использование военных и невоенных инструментов в интегрированной кампании с целью достижения эффекта внезапности, захвата инициативы и достижения психологических и физических преимуществ, используя дипломатические средства; изощренные и быстрые информационные, электронные и кибернетические операции; скрытые, а иногда и открытые, военные и разведывательные действия; и экономическое давление». Это определение гибридной войны отличается от тех, которые обсуждались ранее, поскольку в нем делается упор на невоенные методы в конфликте, в частности, на информационную войну, нацеленную на общественное восприятие, являющееся ключевым фактором в современном конфликте.
Превращение информации в оружие представляет собой наиболее отличительную черту российской кампании 2014 г. и ее более недавних усилий по разделению и дестабилизации западных стран. Российский подход к информационной войне сочетает психологические и кибернетические операции, являющиеся ключевыми компонентами того, что российские аналитики, и прежде всего начальник Генерального штаба генерал Валерий Герасимов, называют «войной нового поколения» или «нелинейной войной». Российская информационная война стремится размыть границы между правдой и ложью и создать альтернативную реальность. Она использует уязвимые места в общес-твенной жизни стран, выбранных в качестве объекта информационного нападения, пытается ослабить государственные институты и подорвать признанную легитимность правительств. Война нового поколения делает ставку на использование некинетических методов, которые провоцируют общественное недовольство и создают атмосферу коллапса, так что требуется совсем немного военной силы или не требуется вообще. В этой стратегии вооруженные силы играют вспомогательную роль. Спецназ может проводить разведывательные, подрывные и шпионские операции в то время как, если необходимо, вблизи границ государства, против которого нацелены действия, будут проводиться крупномасштабные военные учения с целью устрашения и оказания давления. В идеале, использование вооруженных сил должно оставаться ниже того порога, который может вызвать вооруженный ответ с использованием конвенциональных сил. Латвийский аналитик Янис Берзинц так обобщает российский подход к современной войне: «Разум является основным полем битвы, и в результате этого в войнах нового поколения будут доминировать информационные и психологические войны… Главная цель в том, чтобы снизить до минимума необходимость использования военной силы».
Во многих отношениях российские методы относятся к советскому периоду и к применению маскировки – военному обману. Развитие технологий передачи и обработки информации в значительной степени увеличили масштабы маскировки, позволяя российскому правительству в полную силу использовать мультимедийную пропаганду и дезинформацию. Концепция «рефлексивного управления» (управления восприятием) представляет собой ключевой момент маскировки. В этой концепции, берущей начало с работ советского психолога Владимира Лефебвре, с использованием специально подготовленной информации противник склоняется к принятию решений, которые были заранее предопределены тем, кто инициировал информацию и которые ему выгодны. Методы рефлексивного управления включают шантаж, маскировку, обман и дезинформацию и нацелены на то, чтобы повлиять на цикл принятия решений противника в нужном для России направлении.
Россия не является единственной страной, которая применяет гибридные формы войны. Начиная с конца 1990-х гг., Китай изучает методы т.н. «неограниченной войны». Приемы неограниченной войны включают компьютерное хакерство и заражение вирусами, срыв работы банковской системы, манипуляции на валютных биржах, терроризм в городских условиях и дезинформация в СМИ. Пока неясно, до какой степени неограниченная война стала официальной китайской доктриной, хотя некоторые элементы этой концепции просматриваются в китайской политике «трех войн» в отношении территориальных претензий в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях. Китай избегает открытого применения военной силы, но для достижения своих целей использует психологические операции, медийные манипуляции и правовые претензии (правовую войну).
Как и те, кто планирует неограниченную войну, российские аналитики не скрывают того, что их целью является противостояние самоуверенным Соединенным Штатам. Российские комментаторы и аналитики утверждают, что с момента окончания «холодной войны» Россия является объектом непрерывного информационного нападения со стороны США. С точки зрения России, такие события как перестройка и «цветные революции», а также многонациональные организации, такие как Международный валютный фонд и Всемирный банк, являются инструментами гибридной войны, нацеленной на дестабилизацию России. Российский президент Владимир Путин даже обвинил США в стремлении подорвать российские государственные устои и ценности. Конечно же, США и их ближайшие союзники вели политическую войну против Советского Союза во времена «холодной войны», используя пропагандистские и психологические операции, похожие на операции современной гибридной войны, но эти операции прекратились после развала Советского Союза.
Россия уже давно проводит политику, нацеленную на ослабление, разделение, и, в конечном счете, нейтрализацию НАТО. Безопасность прибалтийских государств с их значительным русскоязычным меньшинством вызывает особую озабоченность, поскольку эти страны граничат с Россией, и их русскоговорящая диаспора может дать Путину определенные рычаги, чтобы создать проблемы для альянса. Другие страны на периферии НАТО также уязвимы перед лицом российского влияния. Например, есть опасения, что в Болгарии существует угроза того, что к власти в стране придут криминальные организации, связанные с российскими разведслужбами. НАТО признает свою уязвимость перед российскими приемами гибридной войны и разместила силы в наиболее уязвимых странах, чтобы еще раз продемонстрировать странам-членам альянса приверженность своим обязательствам и повысить степень военного сдерживания. В масштабах всего альянса предпринимаются усилия по обнаружению и противодействию российским кибератакам и информационным операциям путем новых инициатив, таких как создание в 2018 г. Группы поддержки в противодействии гибридным нападениям. Страны в северной части альянса приняли или возродили концепции «борьбы всем обществом» или «тотальной обороны». Например, Концепция национальной обороны Эстонии, принятая в 2017 г., наряду с военной готовностью, охватывает также меры психологической, гражданской и экономической обороны. В период после варшавского саммита в 2016 г. НАТО вновь делает упор на гражданскую готовность, чтобы повысить уровень жизнестойкости населения и госинститутов в странах-членах альянса путем сотрудничества между правительственными министерствами и гражданскими организациями, частным сектором и общественностью. Понимание российской информационной войны сделало правительства, общества и, что самое главное, социальные медийные компании менее подверженными дезинформации и обману. Такая осторожность должна предотвратить успешные операции российских разведслужб по оказанию влияния, таких как вмешательство в американские выборы в 2016 г.
Гибридная война не меняет саму природу войны. Давление остается в центре гибридной войны, как в любой другой форме войны. Цель остается прежней, а именно получение психологических или физических преимуществ перед соперником. Несомненно, для служб, отвечающих за национальную безопасность, борьба с широким кругом угроз, которые носят название «гибридная война», представляет большую проблему. Если мы раскинем сети слишком широко, то термин «гибридная война» станет настолько обширным, что он потеряет всякое практическое значение для политических руководителей. Если мы дадим слишком узкое определение, то госчиновники могут не осознать всю важность нетрадиционных методов войны, применяемых противником в качестве прелюдии к прямому использованию военной силы.
Комментарии закрыты.