Россия превращает международное и национальное законодательство в оружие
Марк Войгер Старший преподаватель кафедры российских и восточно-европейских исследований Прибалтийского военного училища
Попытки России проявлять гегемонистские амбиции по отношению к Украине и другим странам «ближнего зарубежья», которые Москва считает регионом своих привилегированных интересов, представляют серьезную угрозу не только безопасности этого региона, но и международному порядку в целом.
В ходе всеобъемлющей кампании гибридной войны против Украины Кремль использует весь арсенал невоенных инструментов (политических, дипломатических, экономических, информационных, кибернетических) и военных методов – обычных, так и завуалированных. Агресия России в информационном и киберпространстве настолько очевидна, что эти две гибридные сферы ведения войны в настоящее время приковали к себе основное внимание общественности и аналитических кругов.
Однако, в российском наборе гибридных мер имеется и третий важный компонент – правовая война. Этот компонент имеет огромное значение и в равной степени опасен, но остается недостаточно изученным аналитиками, а для широкой публики вообще остается неизвестным. Учитывая центральную роль, которая отводится правовой войне в российской всеобъемлющей стратегии, соседствующие с Россией государства, страны НАТО и Запад в целом должны выработать более глубокое понимание этой сферы гибридной войны и разработать единую стратегию противостояния этой серьезной угрозе архитектуре европейской безопасности и всему мировому порядку.
Определение правовой войны
Термин «правовая война» впервые был использован отставным генерал-лейтенантом ВВС США Чарльзом Данлапом, в прошлом заместителем Генерального Судьи, а ныне профессором международного права в Университете Дюка. Его опубликованная в 2009 г. работа «Правовая война: решающий элемент в конфликтах XXI века» определяет правовую войну как «метод ведения войны, при котором право используется как средство достижения военной цели».
В опубликованной в 2017 г. в журнале «Military Review» статье он расширил это определение и включил в него «использование права как формы асимметричной войны». Первоначальные определения сосредотачивались на использовании права для достижения в основном военных целей, что было понятно, учитывая тот факт, что термин «гибридная война» вошел в западный политический лексикон только летом 2014 г., когда он официально был принят странами НАТО.
Учитывая доминирование невоенных средств над военными (не только в смысле асимметричного применения военной силы) в модели войны нового поколения, разработанной российским генералом Валерием Герасимовым и представленной в феврале 2013 г., необходимо пересмотреть и расширить первоначальное определение правовой войны, сделать его всеобъемлющим и поместить в подобающий контекст в качестве основополагающего стержня проводимой Россией гибридной войны. Публикуя в 2016 г. обновленную версию своей первоначальной модели (на основе опыта российских военных в Сирии) в журнале «Военно-промышленный курьер», Герасимов указывает, что «гибридная война требует высокотехнологичных вооружений и научного обоснования». В этой связи основная функция правовой войны России состоит в том, чтобы подкреплять эти усилия, обеспечивая их правовыми основаниями и оправданиями. Термин «правовая война» как таковой в русском языке отсутствует, но принятая в 2014 г. военная доктрина России признает использование правовых средств в качестве невоенных инструментов для защиты интересов страны.
Правовая война России является сферой, которая переплетается с проводимой информационной войной и поддерживает ее, таким образом обеспечивая (квази-) юридическое оправдание российским пропагандистским претензиям и агрессивным действиям. Для внесения большей ясности, правовую сферу российской гибридной войны во всей ее полноте можно понять только путем комплексного анализа пересечения правовых вопросов с различными другими военным и невоенными сферами гибридной войны.
Имперская природа правовой войны России
Россия использует международное право в качестве оружия как минимум с XVIII века. Корни такого типа поведения могут быть обнаружены в истории российского и советского взаимодействия с международной системой национальных государств, известной как «Вестфальский порядок». В различные времена своей истории Россия была либо страной, приглашенной основными европейскими державами в состав этой группы, либо жертвой вторжения со стороны некоторых из этих держав. В первые столетия своего зарождения Российская империя не относилась к соседним странам как к равным, но принимала участие в их расчленении (Польско-литовское княжество) и разделении Восточной Европы на сферы влияния. Она также регулярно подавляла этнический национализм в пределах своих территорий, одновременно с этим поощряя балканский национализм и используя в своих интересах этнические и религиозные разногласия внутри Оттоманской империи на протяжении XVIII и XIX веков. Международное право было ключевым обоснованием экспансионистских устремлений России, поскольку она утверждала, что Кучук-Кайнарджийский договор 1774 г. с Оттоманской империей дал ей права дипломатического и военного вмешательства на Балканах в качестве единственного защитника православных христиан.
Основываясь на этом факте, 1774 г. следует считать годом рождения правовой войны России. Этот метод оправдания имперского экспансионизма процветал и в советский период, когда Советский Союз разделял государства, присоединял территории и предпринимал открытые агрессии и скрытые операции просачивания через национальные границы во имя защиты и освобождения рабочих других стран, а на самом деле во имя навязывания своей доктрины ограниченного суверенитета странам-сателлитам.
Это искаженное и вольное толкование истории ради оправдания российских актов агрессии против соседних стран как до, так и после их совершения, было законодательно закреплено 24 июля 2018 г., когда российская Дума приняла закон, официально признающий 19 апреля 1783 г. днем «присоединения» Крыма к Российской империи. Манифест Екатерины Великой, провозглашающий присоединение Крыма, является дипломатическим документом, который на протяжении последующих веков имел последствия далеко за пределами российских границ и вновь обрел актуальность в стратегии современной России. Уникальность этого документа также в том, что в нем императрица Екатерина Вторая задействовала аргументы из всех тех областей, которые мы сегодня называем гибридной войной – политической, дипломатической, правовой, информационной, общественно-культурной, экономической, инфраструктурной, разведывательной и военной (как явной, так и скрытой) – для того, чтобы убедить другие европейские великие державы, используя стратегические коммуникации XVIII века, в том, что Россия была вынуждена выступить на защиту местного населения Крыма.
В этой связи 19 апреля 1783 г. может рассматриваться как официальная дата рождения российской гибридной войны в ее всеобъемлющей, хотя и первоначальной, форме, которую позже обогатили советские традиции секретных операций, политического противостояния и квази-юридических оправданий территориального экспансионизма.
Стоит отметить, что в тексте закона 2018 г. используется слово «принять», а не «присоединить» или «ввести в состав». Авторы документа выразили убежденность в том, что установление этой новой памятной даты подтверждает то, что Крым и г. Севастополь все время были частью российского государства. Этот правовой аргумент противоречит тому факту, что в территориальном аспекте сегодняшняя Российская Федерация является преемницей Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР) как составной части Советского Союза, а не Российской империи, и что в состав РСФСР Крым входил только с 1922 г. по 1954 г.
После распада Советского Союза использование правовой войны позволило России оправдать вмешательство в дела Молдовы (что сделало возможным создание сепаратистского Приднестровья) в 1992 г., вторжение в 2008 г. в Грузию и в 2014 г. в Украину и присоединение Крыма, не говоря уже о российском вмешательстве в Сирии в 2016 г., поскольку все эти действия были представлены как необходимые гуманитарные миротворческие усилия. Во всех этих случаях Россия заявляла, что дружески настроенное местное население или правительства обратились за помощью, и Россия была вынуждена ответить на эту просьбу и взять население под свою «защиту», таким образом беря под свой контроль их этнические территории и внутреннюю политику.
Успешное применение инструмента правовой войны представляет в будущем серьезную угрозу всем соседям России, поскольку оно юридически закрепляет квази-правовое оправдание российских «миротворческих операций», более не требующих для вторжения ничего, кроме наличия на этих территориях этнических русских или русскоговорящего населения. Теперь этот инструмент может использоваться для «защиты» любого населения, объявленного как дружески настроенным к России, независимо от его этнической принадлежности.
Все эти примеры четко демонстрируют, как Россия для реализации своих планов гибридной экспансии пытается объединить международное и национальное законодательство с расплывчатыми и спорными с точки зрения истории и культуры категориями. Хотя это не более чем тщательно сфабрикованные предлоги для российской агрессии, то обстоятельство, что они де факто были приняты, реально дает России возможность и дальше продолжать использовать их против государств, выбранных в качестве мишени.
Правовая война XXI века
Международное право в сфере конфликтов между государствами в ходе своей эволюции выработало нормы, которые предотвращают войну посредством переговоров и соглашений, регулируют право начать войну и вступать в боевые действия и нормализуют послевоенные отношения путем прекращения огня, заключения перемирия и подписания мирных договоров. Международное право в его современной интерпретации не позволяет санкционировать и оправдывать вторжение и аннексию территорий, что в настоящее время делает Россия в своих действиях против Украины.
Основная системная проблема, представляемая развязанной Россией правовой войной, состоит в том, что в обычном международном праве не существует незыблемых норм, поскольку оно также основывается на практических действиях государств и, таким образом, во многом отражает то, чего хотят добиться государства. Этот изменчивый и толковательный аспект международного права активно и с максимальной креативностью используется Россией при выдвижении многочисленных территориальных, политических, экономических и гуманитарных претензий к Украине, а также при нападках на региональных соседей, которые, по мнению России, входят в ее постсоветскую сферу влияния. На сегодняшний день существующая международная система, основанная на договорах и международных институтах, не смогла защитить Украину от агрессивного возрождения российской гегемонии. Украина подала жалобу против России в Международный Суд на том основании, что действия России в Донбассе и Крыму поддерживают терроризм и являются расовой дискриминацией, но она не смогла привлечь Россию к ответу за фундаментальные проблемамы незаконной оккупации и анексии Крыма и вторжение в Донбасс.
Хотя Россия не контролирует полностью международно-правовую систему и, таким образом, не в состоянии изменять правила де-юре, она совершенно очевидно пытается размыть многие фундаментальные принципы этой системы де-факто. Основным из этих принципов является нерушимость национальных границ европейских государств, которая была закреплена после второй мировой войны, юридически оформлена в Хельсинки в 1975 г. и признана странами, включая Российскую Федерацию, после окончания «холодной войны». Еще одним юридическим принципом, которому российская правовая война бросает серьезный вызов, является pacta sunt servanda – обязательство страны соблюдать условия подписанных ею международных договоров. Хотя на словах российское руководство постоянно выступает в поддержку этого принципа, оно все время обвиняет других участников международных договоров и соглашений (США, Украину) в нарушениях и несоблюдении их требований. Еще одним фундаментальным принципом, который подрывают действия России, является краеугольное положение существующей Вестфальской международной системы о полном внутреннем и международном суверенитете национальных государств. Еще больше усугубляет ситуацию то, что Россия использует общепризнанное право на самоопределение для подрыва единства Украины, поднимая статус этнически русских и русскоговорящих граждан Украины в Крыму, Донбассе и в других регионах до статуса отдельных «народов».
В зависимости от специфических целей в конкретный отрезок времени, правовая война России может носить как стратегический, так и тактический характер. Отдельными примерами с момента начала российской агрессии против Украины могут служить составление проекта дополнения к закону о включении территорий в состав Российской Федерации, который бы позволил России на законных основаниях включить в свой состав регионы соседних государств после проведения там контролируемых и управляемых референдумов. Этот конкретный проект закона убрали с повестки дня Думы 20 марта 2014 г. по просьбе его авторов после проведения 16 марта 2014 г. референдума в Крыму. Тем не менее, тот факт, что этот законопроект был представлен в Думу в пятницу 28 февраля 2014 г., всего лишь за день до того, как «зеленые человечки» – военнослужащие в масках, зеленой военной форме без знаков различия и с современным российским оружием – появились в Крыму и впоследствии оккупировали его, указывает на высокий уровень координации между военными и невоенными компонентами российской гибридной войны, особенно такими как правовая и информационная война.
Правовой «штурм» продолжился в апреле 2014 г., когда был представлен законопроект, нацеленный, в основном, против украинцев, предлагавший давать российское гражданство на основании места жительства еще во времена Советского Союза и Российской империи. Аннексия Крыма и вторжение в Восточную Украину весной 2014 г. позволили России расширить еще одну практику подрывных действий – выдачу российских паспортов для увеличения численности российских граждан в соседних странах (известную как «паспортизация»). Этот прием правовой войны был применен против Грузии, чтобы представить российскую оккупацию и насильственное отделение грузинских регионов Абхазии и Южной Осетии как законные действия в ответ на пожелания местных «российских граждан» в сочетании с недавно пересмотренным правом России «нести ответственность за защиту». Масштабы применения и определение этого конкретного права оказались очень гибкими, поскольку оно было объявлено в доктрине Медведева в 2008 г. Первоначальное намерение защищать российских граждан за границей позднее было расширено и включило защиту этнических русских в Крыму, а затем и русскоговорящего населения в Восточной Украине в 2014 г.
Затем в июне 2014 г. российский президент Владимир Путин разработал концепцию «Русского мира» – наднациональной среды, состоящей из жителей за пределами России, которые связаны с ней не только правовыми или этническими узами, но также и культурными. Таким образом, Россия заявила о своем праве связывать с российской культурой в самом широком смысле (например, с русской поэзией) любую категорию людей, что будет давать им законное право на защиту со стороны российского государства, которое будет пониматься как российское военное присутствие.
Что касается военной сферы, то использование лазеек в существующем механизме верификации, созданном в 2011 г. Венским документом, принятым Организацией по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), оказалось особенно выгодным для России. Эти же лазейки делали натовский механизм сдерживания России малоэффективным. Наиболее одиозным приемом в правовой войне, применяемым Россией с 2014 г., являются проверки боеготовности войск без предварительного уведомления (внезапные военные учения) с участием десятков тысяч российских военнослужащих. Такая военная деятельность идет вразрез с Венским документом и противоречит его духу и намерениям повысить прозрачность и снизить напряженность в Европе. Парадокс состоит в том, что это стало возможным благодаря лазейке, содержащейся в Положении 41, которое гласит: «Уведомляемая военная деятельноcть, проводимая без предварительного оповещения учаcтвующих войcк, являетcя иcключением из положения о предварительном уведомлении за 42 дня».
В этом случае российская модель поведения заключается в том, чтобы утром в день начала учений главное новостное агентство России сделало заявление о том, что президент Путин ранним утром дал министру обороны Сергею Шойгу приказ о приведении российских войск в полную боевую готовность. Это простой, но эффективный прием сочетания правовой и информационной войны. Россия также обходит требования приглашать наблюдателей на крупные военные учения, указывая цифру ниже, чем 13 тыс. военнослужащих, при которой уже требуется приглашение наблюдателей (цифра, которую Россия дает ОБСЕ, всегда почему-то в районе 12 тыс.700 военнослужащих). Также используется ссылка на Положение 58, оговаривающее, что гоcударcтва-учаcтники не обязаны приглашать наблюдателей на уведомляемую военную деятельноcть, которая проводитcя без предварительного оповещения учаcтвующих войcк, еcли только эта уведомляемая деятельноcть не превышает 72 чаcов. В этих случаях Россия просто разбивает крупные учения на отдельные более мелкие с меньшей продолжительностью.
Россия также давно уже использует международное право посредством участия в организациях, например, в ООН и ОБСЕ, для многочисленных целей, таких как использование права вето для блокирования нежелательных резолюций ООН, обеспечения международной поддержки своих действий или представления себя в роли фактора стабильности и миротворца в Украине и на Ближнем Востоке. По некоторым сообщениям, Россия также использует эти структуры для операций оказания влияния или сбора разведывательной информации. Например, наличие российских наблюдателей в составе ОБСЕ позволяет собирать данные о расположении украинских военных на Донбассе.
Есть и другие примеры – попытка Россия в 2014 г. использовать Совет Безопасности ООН для санкционирования открытия т.н. «гуманитарного коридора» в Донбассе, представляя Косово и Ливию как юридические прецеденты для действий России; осуждение российскими судами высокопоставленных украинских чиновников в их отсутствие; многочисленные российские утверждения о том, что действия украинских властей привели к гуманитарной катастрофе в Донбассе, что являлось попыткой оправдать неприкрытое размещение российских войск под видом «миротворцев».
Уязвимые районы и районы соответствующих ответных
Действий, остающиеся уязвимыми перед лицом российской правовой войны, в основном находятся в Украине и Донбассе, но также и в местах т.н. замороженных конфликтов – в Приднестровье, Абхазии, Южной Осетии и Нагорном Карабахе. Многочисленные повествования о развитии событий в этих регионах переплетаются и часто взаимоисключают друг друга; они основаны на сложных общественно-культурных реалиях и дают плодородную почву для российского присутствия и вмешательства под квази-юридическим предлогом принятия стабилизирующих мер.
Украина также признает силу исторических пропагандистских стереотипов в качестве инструмента противостояния в правовой войне. По данным опроса общественного мнения, проведенного в Украине в августе 2018 г. социологической группой «Рейтинг», более 70% украинцев считают, что именно Украина, а не Россия, является правопреемницей Киевской Руси. Украинское государство должно извлечь максимум из таких общественных настроений и разработать четкую стратегию, нацеленную на внутреннюю и международную аудиторию для того, чтобы противостоять российским злостным искажениям украинской истории с целью дезинформации и экспансионизма, поддерживаемого правовой войной.
Подобные культурологические претензии использовались Россией в качестве предлога для оказания давления даже на своих традиционных союзников, таких как Беларусь. В российской военной доктрине 2014 г. эта страна называется «Белоруссия», как она называлась во времена Российской империи и Советского Союза, и российские военные стараются расширить свое присутствие в Беларуси, запрашивая разрешение на создание дополнительных баз на территории этой страны. Большинство белорусов используют русский язык для повседневного общения и коммуникаций. В эпоху российской гибридной войны, когда культура используется для создания якобы законных предлогов для вмешательства, руководство Беларуси осознало эту совершенно реальную угрозу и предпринимает шаги для повышения культурного самосознания населения и распространения использования родного языка.
Неразрешенные пограничные споры с Россией также представляют потенциальную угрозу, поскольку Россия может их использовать для проникновения на территорию НАТО или для заявлений о том, что войска НАТО находятся слишком близко к российской территории и создают провокационную ситуацию. Россия использует пограничные переговоры как инструмент оказания давления на своих соседей, особенно на Эстонию. После двух с лишним десятилетий переговоров российская Дума объявила о том, что ратифицирует двустороннее соглашение 18 февраля 2014 г., менее чем за две недели до проникновения и оккупации Крыма российскими войсками. Скорее всего, это может расцениваться как попытка России обезопасить свои западные границы с НАТО до начала операции в Украине. Вопрос о российско-эстонской границе вновь был поднят летом 2018 г., когда Россия отказалась от своего обязательства ратифицировать договор, объясняя это «антироссийскими» настроениями в Эстонии.
Естественно, у России нет единоличного контроля в сфере международного права, и меч может оказаться обоюдоострым, если мишени в российской правовой войне, особенно прибалтийские страны и Украина, решат проактивно использовать право для собственной защиты. Недавнее совместное заявление министров юстиции Эстонии и Латвии о том, что они изучают правовые возможности потребовать от России – правопреемницы Советского Союза – компенсации за ущерб, причиненный советской оккупацией, является своевременным примером того, как этот международно признанный законный статус России может быть использован для выдвижения встречных претензий.
В таких регионах как Арктика и Крайний Север, помимо исторической и культурной сфер, российская правовая война привлекла и умело использовала область науки, в частности, геологию, химию и океанографию. Российская военная доктрина 2014 г. четко указывает на «обеспечение российских национальных интересов в Арктике» в качестве одной из основных задач российских вооруженных сил в мирное время. После ратификации в 1997 г. Конвенции ООН по морскому праву, Россия начала использовать лазейку, содержащуюся в Статье 76, для того, чтобы настаивать на расширении исключительной экономической зоны с 200 до 350 морских миль, основываясь на заявлении о том, что Хребет Ломоносова, который тянется на 1 тыс. 800 километров под Северным Ледовитым океаном, является естественным продолжением российского континентального шельфа. Правовые и научные дебаты вокруг геологического определения и химического состава этого шельфа могут иметь весьма существенные последствия. Если российская претензия будет удовлетворена, то, как отмечает Эрик Ханнес в статье, опубликованной в «U.S. News and World Report» в марте 2017 г., это добавит к пространству в Арктике под российским суверенитетом 1,2 млн. квадратных километров территории с огромными залежами углеводородного сырья. Ожидая, пока ООН вынесет юридическое постановление по этому делу, Россия постепенно расширяет свое военное присутствие в районе Арктики, недвусмысленно пытаясь объединить правовые и силовые аргументы в своем продолжающемся стремлении доминировать в этом стратегическом регионе по мере того, как эффект глобального потепления открывает новые пути для судоходства.
Отслеживая правовую войну России
Правовая война дает России многочисленные преимущества. Пока что этот вид войны остается гораздо менее заметным по сравнению с операциями России в информационном и кибернетическом пространстве. Она успешно использует лазейки в международно-
правовых режимах, использует дипломатические переговоры в качестве способа затягивания решения вопросов и может вызывать разногласия и смятение в рядах союзников, используя двусмысленности, содержащиеся в некоторых правовых документах. С другой стороны, наблюдая за моделями превращения Россией права в своеобразный вид оружия и один из элементов своей гибридной стратегии против других государств, таких как Украина, Грузия и Молдова, НАТО может заранее распознавать признаки подобных действий по отношению к другим странам, соседствующим с Россией, особенно по отношению к прибалтийским членам альянса. Главная польза от отслеживания и анализа российских правовых маневров состоит в том, что акты правовой войны, по определению, не могут носить совершенно секретный характер. Они в первую очередь предназначены для того, чтобы оправдывать действия России на международной арене, и поэтому их надо использовать открыто – либо в виде правовой претензии России, либо в виде нового закона, принятого российским парламентом, либо в виде указа, подписанного российским президентом, либо в виде иностранной просьбы о размещении российских войск, одобренной Советом Федерации.
Хотя эта открытость может показаться парадоксальной для такого общества как российское, где обстановка секретности и заговора традиционно заменяла участие общественности в принятии политических решений, в том, что касается правовой подготовки поля сражения, секретные законы не могут помочь российскому руководству в отстаивании своих агрессивных действий на международной арене или в мобилизации поддержки внутри страны. Кроме того, поскольку подготовка этих в высшей степени креативных правовых интерпретаций и проталкивание законопроектов через парламент требуют определенных процессуальных усилий, если распознать этот процесс на ранней стадии, можно заранее определить направление будущих российских политических и военных действий как внутри России, так и за ее пределами. Чтобы этого достичь, западные аналитики должны признать правовую войну в качестве одной из сфер ведения Россией гибридной войны, а также отслеживать и анализировать на постоянной основе все действия России в правовой сфере. Превращение модели национальной мощи ДИВЭ (дипломатическая, информационная, военная и экономическая) в ДИВЭФРП путем добавления финансового, разведывательного и правового компонентов является, несомненно, шагом в верном направлении, однако «П» следует также добавить и к аббревиатуре аналитической основы ПВЭСИИ (политическая, военная, экономическая, информационная и инфраструктурная), которая описывает последствия комплексной подготовки обстановки/поля боя посредством действий в сферах ДИВЭФРП.
Естественно, защита от правовой войны России не является задачей исключительно аналитиков. Всеобъемлющая стратегия по противодействию ее инструментам и последствиям может быть разработана и успешно применена только совместными усилиями политических и военных руководителей, юристов и ученых из академической сферы и институтов, которые они представляют в различных сферах и смежных областях. Для этого будет необходимо делать постоянный и жесткий упор на соблюдение и укрепление императивных норм международного права на всех уровнях – от уровня ООН посредством системы международных судов до кафедр правоведения в различных университетах. Политическое руководство и медийные организации НАТО и стран-партнеров должны постоянно проявлять инициативу (совместно с экспертами в сфере противодействия российской информационной войне) и разоблачать скрытые мотивы и агрессивные цели российских «миротворческих» кампаний; давать решительный отпор заявлениям России о ее «ответственности по защите» населения в тех сферах интересов, которые она сама себе определила; непрестанно искать возможности ликвидировать существующие лазейки в международных соглашениях, которые использует в своих интересах Россия; и взять за правило рассматривать переговоры с Россией как многомерную партию в шахматы, которая требует постоянного понимания того, что шаги России просчитаны на много ходов вперед и охватывают все сферы.
Сеть защитных мер в правовой войне
Принимая во внимание то, что правовая война является чрезвычайно важным компонентом в стратегиях гибридной войны России против Украины и Запада, ответ на нее по своей природе должен быть всеохватывающим и комплексным. Это потребует создания целой сети программ изучения правовой войны (сети защитных мер в правовой войне) на базе различных университетов и «мозговых трестов» – прежде всего в Украине, но также и по всей Восточной, Центральной и Южной Европе, в таких странах как Эстония, Латвия, Чехия, Сербия и Грузия, а также в США и Великобритании. Конечной целью этой сети должно стать зарождение интереса и поддержки со стороны законодателей, политического руководства и общественности в странах-членах НАТО и ЕС, которое приведет к созданию Центра мастерства по вопросам правовой войны, наподобие центров, которые занимаются вопросами стратегических коммуникаций (в Риге, Латвия), киберобороны (в Таллине, Эстония) и энергетической безопасности (в Вильнюсе, Литва). Такой центр может базироваться в стране-члене НАТО или Европейского Союза или в стране-кандидате, например, Украине.
Независимо от местонахождения такого центра, Украина и прибалтийские страны должны быть на переднем крае этой инициативы с моральной точки зрения, учитывая то, что они были главными мишенями правовой войны России на протяжении столетий, а с практической точки зрения, эти страны должны выполнять основной объем исследовательской и аналитической работы, связанной с непрекращающейся правовой войной, развязанной Россией. Когда эти программы будут созданы и начнут функционировать в различных «мозговых трестах» и университетах, тогда они смогут сосредоточиться на проблемах, которые представляет правовая война для каждой конкретной страны для того, чтобы более эффективно использовать национальные ресурсы. Затем будущий Центр мастерства по вопросам правовой войны будет собирать воедино и анализировать вклады всех стран и выдавать практические и реалистичные рекомендации правительствам этих стран и НАТО.
Заключение
Продолжающаяся эволюция российской правовой войны свидетельствует об изощренности России в вопросах передергивания и альтернативного толкования норм международного права ради достижения своих стратегических целей. Хотя Россия на словах и проявляет показное уважение к международному праву, она, несомненно, склонна к ревизионистскому подходу к международно-правовым нормам, основываясь на концепции сфер влияния великих держав и самопровозглашенном праве на вмешательство, которые бросают вызов основам структуры безопасности в Европе и за ее пределами.
Если в своей правовой войне Россия не будет ощущать сопротивления, то чувство безнаказанности приведет к тому, что она будет продолжать применять эти методы для оправдания своей экспансионистской и интервенционистской политики во всех областях, которые она будет считать сферами своих законных интересов. Как неизбежное следствие, другие великие и региональные державы уже последовали примеру России и используют инструменты правовой войны для предъявления претензий по поводу спорных территорий (Китай) или оправдания своего присутствия в конфликтных регионах (Иран). Особенно уязвимыми к инструментам правовой войны являются Ближний Восток, Африка и Азия, учитывая спорный и даже произвольный характер определения межгосударственных границ в этих регионах. И даже некоторые страны НАТО могут стать мишенями правовой войны России, особенно те, в которых имеется довольно большое количество русскоязычного населения или нерешенные пограничные вопросы с Россией. Использование Россией правовой войны в качестве основной сферы в ее комплексной стратегии гибридной войны бросает структурный вызов стабильности международной системы безопасности и основам мирового правопорядка. Таким образом, для успешного противостояния в этой войне необходим сплоченный ответ Запада.
Эта статья представляет собой выдержки из публикации Прибалтийского военного училища «Семидесятилетие НАТО и прибалтийские страны: укрепление Евроатлантического альянса в эпоху нелинейных угроз».
Комментарии закрыты.